— Это умерла мама…

И сама ужаснулась своих слов и посмотрела на брата.

В больших синих глазах мальчика стояли слезы, и он ответил ей дрожащими губами:

— Я тоже об этом подумал…

Потом уткнулся лицом в шелковую подушку дивана и заплакал.

А Лиля съежилась, но глаза ее остались сухими.

Теперь все было кончено.

Тяжелая крышка, висевшая над ней, упала. Не было ни надежды, ни веры — совершилось должное.

Мама умерла.

Лиля это чувствовала всем своим существом.

Мамы не существовало больше.

Кто-то холодно и ясно говорил ей это… Но слез не было.

Она смотрела на чаек, теперь розовых от заката, на замершую гладь озера, на гряду леса — и все это отражалось в ее глазах, в ее мыслях. Все это она видела, слышала и понимала отчетливо, как никогда. Но во всем этом была пустота, но во всем этом не было связи, все это говорило:

— Мамы нет…

Она не заметила, как в комнату вошел отец. Бледный, утомленный человек с чуть уловимой радостью в глазах.

Он мягко прошел по ковру, подошел к сыну и горячо обнял его склоненную голову. Казалось, он хотел сказать что-то, но не мог. Потом посмотрел на каменное, неподвижное лицо дочери, и тень упала на его губы.

— Дети, — сказал он, — ваша мама спасена…

Он приостановился, точно не верил своим словам, и мысленно повторил их.

— Да, да — мама скоро поправится… кризис миновал…

У него появились слезы на ресницах. Еще невыплаканные слезы недавних мук.

— И я пришел за вами… она зовет вас…

Лицо мальчика, помятое от жесткой подушки и красное от слез, мгновенно прояснилось. Глаза вспыхнули верой, счастьем, беспечностью. Он кинулся на шею отцу и лепетал порывисто и быстро:

— Мама, мама здорова?.. мама жива?.. а мы…

Он хотел посмеяться над тем, что они только что говорили с сестрой, но взглянув на нее, умолк.

Она сидела такая же печальная, бледная, худенькая и молчаливая, точно радостная весть отца не коснулась ее уха. Узенькая полоска между бровями сделалась глубже, а глаза казались потухшими.

— Что же ты молчишь? — изумленно, почти враждебно, с эгоизмом успокоившегося, счастливого человека спросил отец, и взяв за руку сына, поднялся.

— Идем…

Она машинально встала и пошла за ними. Она ничего не хотела, ничему не могла верить. Она твердо знала, что мама ее умерла, когда погасла свечка.

Больная лежала на кровати, бледная и тонкая, с распущенными черными волосами, и смотрела на вошедших усталым, но счастливым взглядом выздоравливающей. Она чувствовала дыхание жизни, вернувшейся к ней, и ничего другого она не хотела знать, кроме радости жизни.

Лиля остановилась на пороге и в упор глядела на мать. Она не подошла к ней и почти не узнавала ее. Точно что-то непонятное, нереальное совершилось перед ней и она хотела проснуться. Она видела, но не принимала в себя видимое, потому что сознание ее жило в другом.

И когда она услышала голос матери, зовущий ее по имени, когда отец взял ее за плечи и силой хотел подвести к постели, она вырвалась из его рук, выбежала на темный длинный коридор, точно убегая от кошмара, и там, забившись в дальний угол, села на пол и заплакала.

Лишь теперь ощутила она всю тяжесть своей утраты и чего-то до боли, мучительно было жаль…

Черный, большой Неро пришел к ней, пристально смотрел не нее и, казалось, понимал своей темной и таинственной душой зверя.

1908 г.

ЧЕРНОЕ СЛОВО{10}

Я был не в духе, когда ехал на тряском извозчике с редакционного собрания к себе домой.

Серое небо, серые улицы и серые люди раздражали меня.

Проезжая мимо одного углового пятиэтажного дома, я совершенно случайно поднял глаза кверху и остановился на окнах третьего этажа.

Некоторое время я ничего не думал, потом мелькнуло какое-то воспоминание и, когда мы уже оставили за собой этот дом, я вспомнил, кто живет там и обернулся, стараясь что-нибудь увидеть в окнах.

Мне показалось, что какая-то темная тень шевельнулась в одном из них.

Я давно уже забыл ее — маленькую, изящную женщину, когда-то волновавшую меня.

Она года три тому назад вышла замуж за полковника Костетского и с тех пор я ее не видал. С моей стороны несомненно было сильное увлечение, но некоторые недоразумения отдалили нас друг от друга.

Я знал от друзей, продолжавших бывать у нее, что она стала матерью, что она счастлива. Потом и эти вести стали редки. Она ушла из моей памяти.

И вот теперь случай заставил меня поднять глаза на окна ее квартиры и вместе с воспоминаниями мелькнула вдруг совершенно нелепая, ни на чем не основанная мысль, но упрямая и жуткая в своей неожиданности.

Мне показалось, нет, — я был почти уверен, что у Костетской какое-то горе, что кто-то близкий ее умер.

Почему, какими путями пришла ко мне эта мысль? Что дало повод? Мое скверное настроение, эта тень, мелькнувшая в окне?

Она пришла откуда-то со стороны, ничем не связанная с моими мыслями, точно ворон каркнул мне ее, пролетая в осеннем небе — пришла и не отступала от меня. Передо мной стояло лицо Костетской, я слышал ее слезы.

— Но ведь это глупо, — почти громко бормотал я, — что за сумасшедшие мысли?

И, чтобы оправдать себя, злорадно спросил задремавшего извозчика — не думает ли он, что ему следует еще что-нибудь заработать за этот день. Но он, как видно, этого не думал, так как лошадь его продолжала мотать головой и спотыкаться.

Я свистел, подсчитывал, сколько у меня должно было остаться денег в кошельке.

Напрасно.

Упорно ко мне возвращалась одна и та же навязчивая мысль:

— У нее кто-то умер.

Да почему, черт возьми, почему? Муж ее здоров как вол, сынишка тоже…

Меня начинало изводить это. Становилось холодно в осеннем пальто…

Мы теперь ехали по проспекту. Обычная вечерняя толпа медленно двигалась по тротуару.

Зажигались фонари.

Далеко разлилось мутное зарево.

Кто-то окликнул меня. Мой приятель махал мне, чтобы я остановился.

Когда он сел рядом со мной, то сразу же закидал меня массой новостей, балагурил, смеялся.

Он всегда был уравновешен и весел. Его веселье заставило меня забыть о темной мысли, овладевшей мною.

Я начал рассказывать об инциденте, разыгравшемся вчера на премьере в