Из всей этой мешанины выделилось в сознании народа господствующее представление об Озирисе, как спасителе и судье над умершими, об Изиде, как царице небесной, скорбящей богине, богине-матери, и о Горе, как божественном сыне Ног-ра-Khrot — «Гор-младенец»; греки со свойственной им фантазией превратили его в Гарпократа, бога молчания, неправильно истолковав значение приложенного к губам пальца, что для египтян служило только обозначением ребенка. Как мы видели, культ Озириса, а также привитый ему в эпоху Птоломеев культ Сераписа, распространил символ креста задолго до христианства, да и разными другими путями подготовил почву для утверждения христианской религии.

Но самым близким двойником христианства был, по-видимому, его самый сильный соперник-культ персидского солнечного бога Митры, впервые введенный в Риме во времена Помпея; его войска усвоили этот культ от киликийских пиратов, остатков армии Митридата, которого Помпей покорил и обратил на службу империи. Митра был самым величественным из всех богов войны, и потому его культ стал специальной религией римской армии.

Помимо обещания бессмертия, его обаяние заключалось в сложных посвящениях, крещениях, искусах, присягах, а также в таинствах, которые оставались на более высоком уровне моральной строгости, чем таинства почти всех других соперничавших с ним культов. Митра был общего рода, двуполым, он имел и мужскую и женскую ипостась; в его мифе, по-видимому, в христианский период не содержалось никакого любовного элемента. Если признать, что евхаристия была обрядом, господствовавшим на всем Востоке, христианскую евхаристию приходится считать прямым подражанием митраистской, с которой она была до того сходна, что первые отцы церкви должны были объяснить приоритет таинства своего конкурента кознями дьявола. Но христианский обряд, как мы видели, имеет древние корни в Палестине и восходит еще к суровому человеческому жертвоприношению.

Митраистский обряд послужил, по-видимому, в действительности источником для части христианской мистерии-драмы, поскольку Митра, чей специальный эпитет был «скала», изображался в литургии умершим и похороненным в высеченной в скале могиле, после чего его оплакивали, и он воскресал среди ликования. Знак креста, проведенный на лбу, был также и для митраистов высшим символом; тот же культ Митры преимущественно установил старинный обычай называть воскресенье, первый день недели, «днем господним», так как Митра, в качестве солнца, был первым из планетных божеств, по имени которых названы дни недели.

В I в. центром культа Митры был Ватиканский холм в Риме; к этому же месту христианская легенда приурочивает мученичество Петра, который, как мы знаем, присвоил себе и имя и атрибуты Митры.

В культах Озириса, Диониса и Митры особое значение придавалось, по-видимому, учению о бессмертии параллельно с учением о вечной каре. Насколько можно судить о митраизме по нынешней редакции зендавесты, составляющей только подвергшуюся пересмотру часть более древней маздейской литературы, митраизм (своим учением о бессмертии и загробной жизни) столь же успешно воздействовал на воображение, как и иезуистская литература, — например, Апокалипсис.

Митра был богом и горнего и подземного мира, хранителем ключей неба и ада, жизни и смерти; подобно Озирису, он был судьей поступков людских. Как и другие культы спаси гелей, митраизм предвосхитил христизм, включив в свой культ привлекательную богиню-мать; культ Кибелы был присвоен митраизму, как и культу Аттиса. Митраизм дает очень близкую параллель раннему иезуизму и в другом своем проявлении. Странная фраза в Апокалипсисе относительно одежд, «омытых кровью агнца», указывает на применение ранними иезуистами криоболии, составлявшей на ряду с тавроболией один из наиболее поразительных митраистских ритуалов.

В этих отталкивающих церемониях над решеткой убивали барана или быка — непременно молодого, согласно правилу, что жертва должна быть непорочной — таким образом, что кровь стекала на посвященного, помещавшегося под решеткой в яме; посвященному предписывалось носить пропитавшееся таким образом кровью платье в течение нескольких дней. Митраисты верили, что эта церемония дарует высшую благодать спасения и посвященного торжественно называли in aeternum renatus — «возрожденным в вечность».

В отношении обоих животных (барана и быка) действовал частично астрономический символизм: устанавливалась связь с вступлением солнца на разных этапах его пути в созвездия Тельца и Овна. Древнейшим и наиболее известным символом Митры был бык. Но, поскольку халдейские астрономы издревле видели солнце в весенний период — начало года в древности — в созвездии Овна, агнец также (как и бык) был принят в мистериях солнечных культов. Около начала христианской эры новогодним созвездием было созвездие Рыб; поэтому божественная рыба также довольно часто фигурирует среди раннехристианских символов.

Как мы видели, первоначальный иезуизм, с его агнцем, «закланным от создания мира», мыслил своего бога, надо полагать, в астрономических терминах; но предпочтение, оказанное митраизмом кровавому ритуалу, привело к тому, что астрономический агнец пришел в забвение среди языческих христистов; их религия в дальнейшем превратила Иисуса в последнюю пасхальную жертву и свела апокалиптическую фразу к простой метафоре. Тем не менее обряды и теории великих языческих культов, которые все процветали в доримский период в самой Палестине, должны быть признаны факторами, участвовавшими в создании христианского культа.

Что христианство целиком принадлежит к миру религиозных идей, в среде которых оно возникло, можно убедиться, наконец, если кинуть взгляд на культ римского императора, установившийся еще до христианской эры. В четвертой эклоге Вергилия, написанной около 40 лет до Р. X., римлянам преподносится в поэтической форме миф о грядущем младенце, которому суждено стать спасителем и господом омоложенной земли и которого Вергилий готов отожествить с племянником Августа. Но в то же время он воспевает Августа, уже как бога, и Август должным образом целиком использовал для себя всю эту идею.

Он не только пустил в обращение, как и Александр Македонский, басню о сношениях его матери с Аполлоном и римскую версию древнего мифа, превратившегося в евангелии в рассказ об избиении младенцев: в эдиктах, частично сохранившихся на памятниках, он выдает себя на Востоке за бога и спасителя, положившего конец войне и беспорядкам, чей день рождения отныне должен праздноваться, как начало благовествования миру. В дальнейшем императоры продолжали эту линию, хорошо испытанную персидскими и египетскими царями в предыдущие века.

Этим претензиям на божественность со стороны римских победителей евреи инстинктивно противопоставили собственную формулировку ожидания еврейского миссии. Повсюду в римской империи, где люди возмущались обожествлением земного самодержца, иудейско-языческий культ убитого и воскресшего Христа, который должен вскоре явиться и судить мир, находил себе почитателей, охотно отдавших ему и те почести, на которые претендовал Цезарь и все прочие. Таким образом, новая (христианская) религия во всех отношениях представляла собой смешение всего религиозного материала того времени.

5. Народная и философская мораль.

Само собой ясно, что