окном Виктор Егорович слушал Майю, Лизу и Юльку и тихо радовался. Он умел радоваться, их директор. Юлька наблюдала за ним и думала, что, наверное, это не такое уж распространенное свойство — получать удовольствие от новых беспокойств. Да, не слишком распространенное и, бесспорно, счастливое свойство!..

— Что ж, мысль верная, — сказал директор. — При работе в две смены каждый день и производительность труда повысится, и, значит, очереди станут меньше, улучшится обслуживание. Отлич-ч-ч-но!

— Материально-ответственные лица будут возражать, — заметила Лиза.

— Убедим. Да и подготовить все надо основательно, чтоб комар носа не подточил. С бухгалтерией обговорить, с месткомом. Сначала только в одном отделе ввести ежедневные смены, в молочном, например, а уж потом распространять. Но главное, лед у нас тронулся. А, девочки? Тронулся?

— Вроде пошел, — задумчиво отозвалась Майя. — Заторов бы не было.

— Нас не затрет, — пообещал директор. — Не дадимся. — Он улыбнулся. — Взорвем!

Виктор Егорович не стал откладывать дела в долгий ящик. В тот же день он вызвал Марию Степановну и Калерию и держал их у себя до обеденного перерыва. Вернулись материально-ответственные лица злые-презлые, особенно Калерия. Она прямо-таки кипела, ходила то за прилавок, то в подсобку, искала, к чему бы придраться. К счастью, в обеденный перерыв сделать это было довольно трудно.

— Твои дела? — бросила она, наконец, Юльке, хотя мысль об изменении работы смен Юльке не принадлежала, да и к директору ходили они втроем. — Твои, так?

— Общие, — спокойно ответила Юлька.

— Ах, вон оно… — Калерия обернулась к Антонине Сергеевне. — Что, Тонь, ученица-то твоя подает надежды?

— Учимся помаленьку, — примирительно сказала Антонина Сергеевна между двумя глотками кефира, которым она запивала калорийную булочку.

— Проверим!

Калерия Ивановна подтянула ногой табурет и с размаху на него опустилась. Табурет даже скрипнул. Лиза, глядя на нее, застыла с широко распахнутыми глазами. Клава испуганно прекратила грызть свою корочку.

— Ну-ка скажи, ученица, как голландский сыр нарезают?

Вопрос прозвучал вызывающе, и Юлька помешкала, соображая, как быть — возмутиться и отказаться отвечать или все же ответить?

— Вы о голландском сыре спрашиваете?

— О нем самом.

— Если брусок голландского сыра имеет прямоугольную форму с закругленными краями, — Юлька говорила раздельно и четко, словно читала по книге, — то его разрезают вдоль и каждую половину нарезают кусочками…

— А шаровидную?

— Тоже разделяют пополам.

— Поперек?

— Нет, вдоль. Нарезается сыр веерообразно, кусочки при этом утолщаются к корке.

— Не с коркой ли покупателям сыр собралась продавать?

— С коркой. Только корка должна быть соразмерна количеству отпускаемого сыра. Это при шаровидной головке. В остальных сырах кусочек может иметь корку не более чем с трех сторон.

Юлька никогда не жаловалась на память, так что запомнить и разом выложить всю эту товароведческую премудрость для нее не составляло труда. Антонина Сергеевна слушала Юлькин ответ, как сладчайшую в мире музыку, — прикрыв веки и покачивая головой в такт словам. Лиза сияла. Даже Клава откликнулась, сказала с некоторой завистью:

— Вот-то режет! Откуда слова берет?! — И сразу смолкла.

— Вызубрила, значит. — Калерия Ивановна была глубоко разочарована. — Слышь, Тонь! — Она обращалась к Антонине Сергеевне, но продолжала колоть глазами Юльку. — Ученая у тебя ученица-то, пора к весам ставить. Ставь ее к весам, а мы поглядим, как у нее дело пойдет, у теоретика у нашего.

В последних словах Калерии Ивановны послышалась насмешка и, как показалось Юльке, угроза. Впрочем, угроза вряд ли. Разве можно угрожать человеку… весами?!

Глава девятая

Удивительно хорошо, удивительно ладно на душе у Юльки! А отчего? Почему? Ведь папа еще в больнице, Олег не приехал с юга, да и магазин как будто не назовешь ее родным домом.

Однако на все можно взглянуть и иначе: папа чувствует себя совсем неплохо, скоро его выпишут и направят в сердечно-сосудистый санаторий, Олег должен вернуться вот-вот, остаются считанные дни, а магазин… в общем, в магазине теперь происходит много интересного. И есть еще одно, точнее, два, а вернее, три обстоятельства, которым Юлька беспредельно рада.

Прежде всего с папой состоялся разговор, которого она боялась все это время.

Объяснение произошло неожиданно, когда Юлька менее всего о нем думала. Впрочем, сказать так — менее всего — нельзя, ибо о своем предстоящем покаянии она думала постоянно, и чем дальше, тем с бо́льшим отчаянием.

В тот памятный день Юлька вошла в палату, как всегда, бодренько, разгрузила принесенную сумку и принялась излагать накопившиеся новости. Но папа ее вдруг прервал:

— Известно ли вам, хитрая коза, что все тайное в конце концов становится явным?

Не понимая, куда он клонит, но уже почувствовав недоброе, Юлька поспешила сделать большие глаза:

— Ну? Неужели существует такая закономерность?

— Представьте, да! Ко всему прочему ложь еще и убивает доброе имя лгунишки!

Петр Никанорович сказал:

— Гляжу, резвая у тебя дочка, Константин Николаевич. — И недовольно прокряхтел. — Ах, дети, дети, куда нам вас дети?!

— Резвая, говорите, дочка у меня, Петр Никанорович? Вы еще не знаете, какой номер она тут выкинула! Соседка наша, Полина Савельевна, — помните, приходила? — обнаружила этого ребенка за прилавком продовольственного магазина!

— Да ну? — не поверил Петр Никанорович.

— Красуется там в полной форме продавца и нарезает масло. Полина Савельевна, бедная, чуть с ума не сошла.

— И сойдешь! А им что? Молодым-то что? Им и невдомек, что этим самым ножом они не масло режут — они отца родного режут на мелкие кусочки!

— Ну зачем уж так-то, Петр Никанорович! Сделано все из лучших побуждений: отец переходит на инвалидность, висеть на шее у больного неблагородно, надо самой зарабатывать деньги. — Папа понизил голос и дальнейшее проговорил с таким разочарованием и горечью, что Юльке сделалось нехорошо: — Почему ты скрыла? Разве бы я не понял?

— Боялась… — Юлька глотнула слезы.

— Чего, мартышка?

— Эмо… — И договорила, преодолев прерывистый вздох: — …ций. Отрицательных. Ты же болен.

— Девчонка ты еще у меня, — только и сказал папа.

Юлька поняла — прощена! С запоздалым раскаянием и несколько смущенно она подумала о том, что не следовало обижать отца недоверием, что отец понимает ее куда лучше и глубже, чем ей это представлялось. И никогда, нет, никогда не надо бояться быть с ним откровенной и искренней до предела!

Петр Никанорович неожиданно вознегодовал:

— Ее в институт носом тычут, как кошку в песок, а она фордыбачит, воротит, вишь, физиономию. Добрый у тебя тятька, пороть некому!

— Вы же сами против институтов выступали, Петр Никанорович, — напомнила Юлька.

— Выступал, да, но это вообще, в принципе. А у тебя отец сильно ученый, тебе сам бог велел рулить за ним, его дорожкой. Ведь в медицинский хотела, верно? Дело