В последнее время развитие кибернетики и биологии значительно обогатило, особенно метафорически, понятие памяти в его отношении к осознаваемой памяти человека. Сейчас говорят о компьютерной памяти, генетический код рассматривают как унаследованную память126. Однако такое распространение понятия памяти и на машину, и на жизнь вообще парадоксальным образом непосредственно сказалось на посвященных памяти исследованиях психологов, переходящих от преимущественно эмпирической стадии к стадии в большей степени теоретической: «Начиная с 1950 г. и отчасти под влиянием таких новых наук, как кибернетика и лингвистика, интересы коренным образом изменились, обретя более четко выраженную теоретическую ориентацию»127.

Наконец, либо в связи с воспоминанием, либо в связи с забвением (в частности, вслед за Эббингаузом) психологи и психоаналитики обращают внимание на сознательные и бессознательные воздействия, оказываемые на память индивида со стороны интереса, эмоций, желания, процессов торможения, критики. Точно так же и коллективная память выступала в качестве важной цели в борьбе общественных сил за власть. Показать себя властителем памяти и забвения - это одна из важнейших задач классов, групп и индивидов, которые господствовали и господствуют в исторических обществах. Забвение, замалчивание истории обнаруживает существование механизмов манипулирования коллективной памятью.

Изучение социальной памяти - один из фундаментальных подходов к проблемам времени и истории, по отношению к которым память то отступает назад, то оказывается переполненной.

В историческом исследовании исторической памяти необходимо придавать особое значение различиям между обществами, обладающими преимущественно устной памятью, и обществами, главным образом использующими память письменную, а также этапам перехода от первой формы ко второй - тому, что Джек Гуди называет «приручением первобытного мышления». Таким образом, нужно последовательно изучать:

1) этническую память в обществах, не обладающих письменностью, - так называемых «первобытных» (sauvage);

2) процесс восхождения памяти от устной формы к письменной, от предыстории к древности;

3) средневековую память, балансирующую между устной и письменной формами;

4) успехи письменной памяти начиная от XVI в. и до наших дней;

5) полноту современной памяти.

Такой подход обосновал А. Леруа-Гуран: «Историю коллективной памяти можно разделить на пять периодов: период устной передачи; период письменной передачи с помощью дощечек и указателей; период простых знаков; период механографии и период электронной организации в серии»128.

Для того чтобы лучше выявить отношения между памятью и историей, что и составляет главную цель данного очерка, мне представляется более предпочтительным отдельно обратиться к вопросу о памяти в древних или современных обществах, не обладавших письменностью. Важно также выявить различия в истории памяти обществ, располагающих одновременно и устной, и письменной памятью, между древним периодом преобладания устной памяти, со специфическими функциями памяти письменной или образной, периодом средневековым, с его равновесием между памятью устной и письменной и важными преобразованиями функций каждой из них, и современным этапом решительных успехов письменной памяти, связанной с типографским делом и обучением грамотности. Кроме того, необходимо произвести перегруппировку имевших место в последнем веке потрясений, связанных с тем, что Леруа-Гуран называет «расширяющейся памятью».

1. Этническая память

В отличие от Леруа- Гурана, который употребляет этот термин по отношению ко всем типам обществ, я ограничиваю его значение коллективной памятью народов, не имеющих письменности. Не настаивая на этом, но и не забывая о значении данного феномена, отметим, что деятельность, относящаяся к памяти и не связанная с письменностью, является деятельностью, которая постоянно присутствует не только в обществах, лишенных письменности, но также и в тех, которые ею располагают. Гуди недавно совершенно справедливо напомнил об этом: «В большинстве бесписьменных культур и во многих об ластях нашей культуры накопление в памяти различных элементов составляет часть повседневной жизни»129.

Различение устных и письменных культур в соответствии с задачами, поставленными перед памятью, мне, так же как и Гуди, представляется основанным на том факте, что соотношение этих культур нужно искать на полпути от двух одинаково ошибочных в своем радикализме течений, «одно из которых утверждает, что все люди обладают одинаковыми способностями, а другое явно или неявно указывает на существенное различие между "они" и "мы"»130. Истина заключается в том, что культура людей, не имеющих письменности, действительно отлична, но она не является другой.

Главная область, в которой кристаллизуется память бесписьменных народов, - это та, которая обеспечивает выглядящее историческим основание для существования этнических групп или семейств, т. е. порождает мифы о происхождении.

Жорж Баландье, ссылаясь на историческую память жителей Конго, отмечает: «Начала, как представляется, вдохновляют тем в большей степени, чем с меньшей точностью они удерживаются в памяти. Конго никогда не было столь обширно, как во времена своей покрытой мраком истории»131. «Ритуал... делает акцент на некоторых аспектах власти. Он ссылается на ее начала, на ее укорененность в истории, ставшей мифом, и освящает ее».

На основании изучения одного из африканских племен - нюп (Нигерия) - С. Ф. Над ель различает два типа истории: с одной стороны, это история, называемая им «объективной» и представляющая собой «ряд фактов, которые мы, исследователи, описываем и устанавливаем согласно некоторым "объективным и всеобщим критериям, относящимся к отношениям между этими фактами и к порядку следования их друг за другом"»132, а с другой - это история, которую он называет «идеологической» и которая описывает и упорядочивает эти факты в соответствии с некоторыми установившимися традициями»133. Эта вторая история и есть та коллективная память, которая пытается перемешать историю и миф. Подобная «идеологическая история» охотно обращается «ко всем началам царства» и к «такому персонажу, как Tsoede или Edegi, культурному герою и м фическому основателю царства Нюп». Таким образом, история начал становится, если воспользоваться выражением Малиновского, «мифической хартией» традиции.

Эта коллективная память «первобытных» обществ проявляет также особый интерес к практическим и техническим навыкам, к профессиональным знаниям. В усвоении этой «технической памяти», как отмечает Андре Леруа-Гуран, «социальная структура ремесел играет важную роль как в тех случаях, когда речь идет о кузнецах из Африки или Азии, так и в тех, когда мы говорим о наших цехах, суще ствовавших до XVII в. Обучение секретам ремесла и сохранение их занимает значительное место в каждой из общественных наук любой этнической группы»134. Жорж Кондоминас в связи с племенем моис в центральном Вьетнаме также столкнулся с подобной поляризацией коллективной памяти в отношении времени зарождения и мифических героев135. Эта притягательность для «первобытного сознания» прошлого,