— Ладно, до вечера. — Улыбнулась Мирослава. — Если встретишь Стёпку…

— Я договорюсь с ним, чтобы мы потом вместе поговорили с ним. — Закончил Саша и девушка удивлённо ахнула, будто он прочитал её мысли. Перед ступеньками автобуса они на секунду замешкались, и ей вдруг показалось, что вот сейчас Саша её поцелует. Его взгляд и правда задержался на губах девушки, но вдруг в глазах мелькнула какая-то тоска и боль, и он отвернулся, лишь коротко обнял её, легонько подтолкнув к автобусу.

Пока «пазик» разворачивался, Саша помахал рукой, он улыбался, но тоска во взгляде не исчезла.

Когда Кикеевка скрылась за поворотом ухабистой дороги, Мирослава извлекла из сумки блокнот с ручкой и две тетради — одну она прочитала ночью, вторую взяла в дорогу. Просмотрела свои ночные конспекты — заметки и выписки из самой пугающей тетради — той, которая была подписана именами Поликарпа и Агафьи.

Выглядело жутковато — среди собственного торопливого, неровного почерка то и дело можно было разобрать такие слова, как «жертва», «кровь», «порча», «хворь», «бесы».

В конце конспекта она отметила вопросы, ответы на которые казались особенно важными.

Кто такие Поликарп и Агафья?

Почему Поликарп перестал вести записи, а вместо этого за них взялась Агафья?

В том, что первое время писал именно Поликарп, не приходилось сомневаться — почерк был мужским и многие заговоры написаны в мужском роде.

Записей, сделанных женской рукой было мало, но и выглядели они при этом как страшный дневник сумасшедшей, а не сборник заговоров. Самые странные из них Мирослава отметила закладками прям в тетради и сейчас пересматривала заново. От некоторых слов становилось не по себе.

Взять хотя бы вот это: «Давеча девки Клюковых пошли по ягоду, да так и не воротились. Искали их трое суток, да чего уж там искать — предупреждала я их, но не поверили. А расплатились бы как положено за услугу мою, так и живы бы остались. Закон наш неписаный ведь как гласит — за всякое дело платить надобно. Я свою часть уговора выполнила, а они — думали схитрить — надели амулетики заговорённые, чтобы я их силу взять в уплату не смогла… Узнать бы кто дал им эту защиту, но то — лишь дело времени. Главное, что лес получил своё, Он взял своё. Глядишь — так и сторгуемся, получу и я то, что мне надобно, а то помирать-то страсть как не охота…»

Подобные описания, от которых у Мирославы по спине начинал бежать холодок, перемежались заговорами и обрядами, некоторые из которых выглядели совершенно фантастически:

«Чтобы обернуться зверем — найди в лесу пень старый, воткни в него две дюжины ножей и прыгни через них две дюжины раз. Но будь осторожна — стоит кому-то подсмотреть и забрать хотя бы один нож — навеки вечные останешься зверем…»

Разбирать написанное было сложно — почерк был мелкий, торопливый, будто писали в большой спешке. Но вот самая последняя страница отличалась — буквы ровные, чёткие, с тщательно выведенными закорючками. Начало текста было похоже на обращение к кому-то.

Мирослава перечитала этот кусочек:

«Но ни к чему тебе наука, здесь описанная. Для того, что бы ведать это ремесло, нужен тебе лишь пройти обряд.

Заключив с Ним договор, силу получишь нашу. Поликарп не обманет — всё честь по чести будет. Для этого в купальскую ночь, явись в ведьмин час на перепутье тропок, что вдоль Плакуньи. С собой нож медный возьми — им ты кровь себе пустишь, когда настанет момент клятву скреплять. Больше ничего при тебе лишнего быть не должно — только твоё желание продолжить дело нашего рода. Дело наше — во славу Господина и для приумножения его силы, но о том, ты уже верно, знаешь, ведь мать учит дочь свою.

Как будешь на перепутье, позови Поликарпа по имени трижды, и трижды обернувшись противосолонь, тогда и явится к тебе тот, кто может силу тебе дать. Как слова заветные повторишь — тут же ножом медным пусти себе кровь, да окропи ею тот предмет, который тебе даруют — так ты укрепишь своё слово, и сделка будет совершена, а ты получишь силу и сможешь продолжить дело всего рода нашего.»

Мирослава ничего не поняла из прочитанных слов, но на душе от них делалось неприятно, холодно и одиноко. К кому обращалась женщина, написавшая эти слова?

Она надеялась, что скоро узнает об этом от бабушки — решилась всё же расспросить её о происходящем.

В голове вдруг родилась смутная догадка — «на берегу Плакуньи»? Уж не о реке ли Плакучей идёт речь? Мирославе стало не по себе — заблудившись в лесу, они с Сашей как раз находились недалеко от этой речки, если верить словам Стёпки, а он навряд ли ошибался.

Девушка сделала пометку в блокноте, и открыла вторую тетрадь, которая не была подписана именем. Аккуратный почерк, похож на женский, но кто знает. Писала точно не бабушка — очень сильно отличается наклон букв.

Записи в ней больше привлекали Мирославу — все они были для защиты и охраны от тёмных сил.

«Ангел мой, пойдём со мной. Ты- впереди, я за тобой» — Одними губами прошептала Мирослава, повторив одну из записей. Эти слова рекомендовалось произносить при выходе из дома, особенно, когда отправляешься в дальнюю дорогу.

«Когда приснится дурной сон, постучи трижды по оконной раме и скажи, глядя в окно: «Куда ночь, туда и сон» и беда минует тебя».

Много было заговоров и шепотков для исцеления, например, для остановки крови из раны: «Баба шла по дороге, собаку вела за собой; баба пала, собака пропала; руда стань, больше не кань».

Все слова были такими странными и звучали дико, но тем не менее, вчитываясь в них, Мирослава начинала ощущать прилив каких-то сил, тех самых, в которые она раньше не верила. Девушка предпочитала считать, что просто накручивает себя, но то, что ей довелось повидать за минувшие дни, заставило бы кого угодно поменять своё мнение.

Вторую половину тетради занимали описания трав и рецепты с ними, рекомендации по использованию.

За чтением Мирослава не заметила, как оказалась в Гусарино. До больницы добралась быстро. Она ехала сюда, полная решимости расспросить бабушку обо всём, но стоило оказаться в больнице, как решимость эта улетучилась. Не повредят ли бабушке эти разговоры?

Как хорошо, что Надежда Ивановна не позвонила и не сообщила ей о пропаже внуков — не хотела раньше