А вот непонятное мне тогда слово «мангруппа» я снова услышал на следующий день, но уже от других людей…

4

Ближе к обеду к нам пришли двое незнакомых мне мужчин. Один из них оказался уже довольно пожилым, на нём был тяжёлый брезентовый дождевик и потёртая суконная кепка на голове с залысинами. Другой, одетый в полувоенный костюм и брюки галифе, по возрасту был схож с моим отцом. И знакомы хорошо они оказались с ним оба. Позже я узнал от родителей, кто были эти люди. Пожилым был Лазаревич Сергей Устинович – он создал в 1935 году рыболовецкий колхоз «Вилюй» и с той поры стал его председателем. Вторым был Добрычев Иван Иванович, который был в то время или работником АКО (Акционерного Камчатского общества, созданного ещё в 1927 году), или, возможно, инструктором Камчатского обкома партии, в чём я, однако, не совсем уверен.

Тема разговора, который они сразу же начали с моим отцом, оказалась совершенно неожиданной для моих родителей: они попросили отца не уезжать на материк, а переселиться в Вилюй и стать рыбаком-колхозником. Оказывается, когда минувшим летом отец работал бригадиром на ставном неводе в бухте Малая Саранная, на него положил глаз председатель колхоза «Вилюй», давно вынашивающий идею установки на океанской стороне острова Старичков большого ставного невода. Но для этого был нужен надёжный специалист на должность бригадира, какового в колхозе тогда ещё не было. Палатка, в которой жили там рыбаки, стояла недалеко от пирса на галечном берегу под отвесным скалистым боком высокой сопки, из-под которого струился родничок с прозрачной и всегда холодной водой. В непогоду, когда из-за большой волны у вилюйских скал нельзя было высадиться на шлюпке, катер с пассажирами обычно заходил в Малую Саранную и высаживал людей непосредственно на пирсе засолочного цеха здешнего филиала Авачинского рыбокомбината, в котором и работал мой отец.

Отсюда до села Вилюй было всего каких-то шесть километров по лесной тропе, но для местных жителей это было не расстояние. Однако Сергей Устинович, возвращаясь из поездок в город по разным своим председательским делам, непременно заглядывал в палатку к рыбакам, вроде бы просто так, а на самом деле, чтобы получше приглядеться к понравившемуся ему 35-летнему толковому бригадиру рыбаков. Видно, он и в других местах наводил о нём справки, в том числе и у Добрычева, с которым отец работал ещё в 1934 году на острове Карагинский.

Всё это, без обиняков, и выложил Сергей Устинович отцу напрямую. А Добрычев, со своей стороны, вдруг напомнил о практически ежегодном призыве отца на кратковременные сборы в мангруппе. И добавил: мол, село находится прямо на океанской береговой черте, а это уже граница с довольно воинственным нашим соседом – Японией. И надо быть там всегда начеку. В колхозе же народ сборный, есть люди и случайные, можно сказать, даже не совсем надёжные. А само ядро коллектива, на людей которого можно положиться во всех отношениях, если, не дай Бог, что случится, как на Хасане или Халкин-Голе, совсем малочисленное.

– Вот ты, Фёдор Корнеевич, и мог бы заметно укрепить это ядро личным присутствием, – подвёл черту Иван Иванович. – Да и к окружению присмотрелся бы повнимательнее: снизу ведь виднее, кто есть кто, да и в совместных делах люди проявляются быстрее. Я тебя знаю уже не первый год, видел не раз, как ты умеешь сколачивать из незнакомых людей надёжную бригаду. Ну, а на материк можно съездить и следующей осенью…

– Ну, ты прямо в большевики меня записал, – усмехнулся отец. – А я ведь беспартийный…

Они с Добрычевым давно уже были на «ты» – ещё с острова Карагинского, а потом ещё пару раз были вместе на осенних сборах мангруппы.

– Вопрос этот решаемый, – уверенно обнадёжил Иван Иванович. – Всё в твоих руках. Тем более, что ты и сам, что ни на есть, из самой трудовой части здешнего населения – рыбак, истинный представитель рабочего класса, опоры партии. И я тебе с чистой совестью дал бы рекомендацию. Кстати, сейчас там пока всего лишь два коммуниста на всё село, а для полноценной первичной парторганизации этого явно недостаточно. Так что думай…

Уже мне взрослому отец признавался, что тогда у него просто на языке вертелся язвительный ответ на этот счёт о том, что он уже побывал членом партии – десять лет тому назад. Однако, как сказал он, уже наученный прежним горьким опытом, тут же прикусил язык: кто знает, как отнесутся эти вроде бы хорошо знакомые ему люди к таким его откровениям? Всегда так было: несдержанный язык – опасней пистолета…

Кстати, только через много лет, став уже достаточно взрослым человеком, я смог и сам уже в полной мере осмыслить эту старую истину. А также разгадать и смысл непонятного мне в ту пора слова «мангруппа». Оказалось, что так называлась маневренная группа, имевшаяся при каждом советском погранотряде с двадцатых годов прошлого столетия и формировавшаяся по необходимости из специально подготовленных резервистов, проживающих преимущественно среди местного населения приграничной территории. В семейном архиве была одна небольшая фотография моего отца в боевой форме члена такой пограничной мангруппы, заметно отличающейся от армейской формы той поры. На нём была мягкая широкая фуражка с обшитым материей козырьком и гимнастёрка, обтягивающая широкую грудь, перекрещенную двумя кожаными портупеями. Попутно прояснилась для меня и другая разгадка моей детской поры. Все годы, когда мы жили в Вилюе, у отца, кроме хорошего дробовика 16-го калибра, были ещё и два винчестера: 7-зарядный и 16-зарядный. И хороший запас патронов к ним. Конечно, отец очень любил оружие, оно сопровождало его с детства. Но в годы войны и практически в пограничной полосе лишь немногие люди имели право обладать таким многозарядным и скорострельным нарезным оружием. Даже охотники-промысловики, проживавшие в нашем селе (а их было совсем немного), имели на вооружении или старые однозарядные берданы, или переделанные из кавалерийских карабинов охотничьи пятизарядные винтовки. Отец занимался только любительской охотой, ходил и на медведя иногда, добывал для пропитания семьи и нерпу, и сивуча. Но такого оружия, которое было у него, я больше ни у кого в селе не видел. И это, наверное, тоже было совсем не случайно…

Но вернёмся к тому памятному разговору на портовом причале. Отец позже говорил, что его очень заинтересовало предложение о сооружении большого ставного невода на океанской стороне острова Старичков. Но в кармане уже были