Или невзрачны они перед Тибром и Марсовым полем?

Или милее тебе какой-нибудь город Аттала?

Или, устав от морей и дорог, восхваляешь ты Лебед?

С Лебедом ты не знаком? Местечко, пустыннее Габий

Или Фиден; но я там тем не менее жил бы охотно,

Всех позабывши своих и ими равно позабытый,

С берега глядя на то, как Нептун над волнами ярится[196].

Летом 42 года до н. э. Брут и Кассий встретились в Сардах и, объединив свои легионы, решили переправиться через Геллеспонт на Балканы, чтобы уничтожить основные силы триумвиров, двигавшиеся в Македонию[197]. По свидетельству Плутарха, «когда они уже готовились переправиться из Азии в Европу, Бруту, как сообщают, явилось великое и удивительное знамение. Он и от природы был не сонлив, а упражнениями и непримиримою строгостью к себе сократил часы сна донельзя, так что днем вообще не ложился, а ночью — лишь после того, как не оставалось ни единого дела, которым он мог бы заняться, и ни единого человека, с которым он мог бы вести беседу. А в ту пору, когда война уже началась и исход всего начатого был в руках Брута, а мысли и заботы его были устремлены в будущее, он обыкновенно с вечера, сразу после обеда, дремал недолго, чтобы всю оставшуюся часть ночи посвятить неотложным делам. Если же он всё завершал и приводил в порядок скорее обычного, то читал какую-нибудь книгу, вплоть до третьей стражи (до полуночи. — М. Б.) — пока не приходили с докладом центурионы и военные трибуны. Итак, он собирался переправлять войско в Европу. Была самая глухая часть ночи, в палатке Брута горел тусклый огонь; весь лагерь обнимала глубокая тишина. Брут был погружен в свои думы и размышления, как вдруг ему послышалось, будто кто-то вошел. Подняв глаза, он разглядел у входа страшный, чудовищный призрак исполинского роста. Видение стояло молча. Собравшись с силами, Брут спросил: „Кто ты — человек или бог, и зачем пришел?“ Призрак отвечал: „Я твой злой гений, Брут, ты увидишь меня при Филиппах“. — „Что ж, до свидания“, — бесстрашно промолвил Брут»[198]. Когда призрак Гая Юлия Цезаря, а это был именно он, внезапно исчез, Брут позвал рабов, но они в один голос уверяли, что ничего не видели и не слышали.

Легионы Брута и Кассия успешно переправились на Балканы и двинулись в Македонию. Наконец, близ города Филиппы две огромные армии республиканцев и цезарианцев встретились и расположились лагерями друг против друга[199]. Финансовое и материальное положение республиканской армии было намного лучше, поэтому Кассий предлагал как можно дольше не вступать в генеральное сражение, чтобы истощить и обескровить войска триумвиров, которые были отрезаны от источников снабжения и не имели достаточных запасов провизии. Однако на очередном военном совете все же было принято решение о немедленном вступлении в битву. Дело в том, что солдаты республиканцев были крайне недовольны задержкой, из-за чего в войсках началось брожение, а также участились случаи дезертирства[200].

Первое сражение при Филиппах началось 3 октября 42 года до н. э. с внезапного нападения Брута, который командовал правым флангом республиканской армии, на левый фланг триумвиров и их лагерь и уничтожения нескольких отборных легионов Октавиана. Сам Октавиан спасся по чистой случайности и, по свидетельству его соратников — Агриппы и Мецената, потом три дня скрывался в болоте, несмотря на свою болезнь и на то, что распух от водянки[201]. Положение спас Марк Антоний, ударивший в центр и по левому флангу республиканцев. Легионы Брута выстояли, а вот левый фланг, которым командовал Кассий, был отброшен. Потеряв контроль над легионерами, и не зная, что происходит на правом фланге, Кассий покончил с собой[202]. Его гибель лишила армию республиканцев единственного опытного полководца. Легионеры Кассия перешли под начало Брута, но при этом они не спешили признавать его авторитет, в силу чего дисциплина в армии резко упала[203]. Пытаясь исправить ситуацию, Брут выступил перед легионами с пламенной речью, а затем раздал солдатам деньги и посулил им в случае победы отдать на разграбление Фессалонику и Лакедемон[204].

Следующие несколько недель обе армии бесцельно стояли друг против друга. Брут мудро решил уклоняться от битвы, придерживаясь ранее разработанной стратегии, направленной на истощение и изматывание противника[205]. Войска Марка Антония и Октавиана действительно находились в ужасном положении. По словам Плутарха, «продовольствия оставалось в обрез, и, так как лагерь их был разбит в низине, они ждали мучительной зимы. Они сгрудились у самого края болота, а сразу после битвы пошли осенние дожди, так что палатки наполнялись грязью и водой, и месиво это мгновенно застывало от холода. В довершение всего приходит весть о несчастии, постигшем их силы на море: корабли Брута напали на большой отряд, который плыл к Цезарю из Италии, и пустили его ко дну, так что лишь очень немногие избегли гибели, да и те умирали с голода и ели паруса и канаты. Получив это сообщение, Антоний и Цезарь заторопились с битвою, чтобы решить исход борьбы прежде, чем Брут узнает о своей удаче. И сухопутное, и морское сражения произошли одновременно, но вышло так — скорее по какой-то несчастливой случайности, чем по злому умыслу флотских начальников, — что даже двадцать дней спустя после победы Брут ещё ничего об ней не слыхал. А иначе, располагая достаточными запасами продовольствия, разбивши лагерь на завидной позиции, неприступной ни для тягот зимы, ни для вражеского нападения, он не скрестил бы оружия с неприятелем ещё раз, ибо надежная победа на море после успеха, который одержал на суше он сам, исполнила бы его и новым мужеством, и новыми надеждами»[206].

Поскольку триумвиры были крайне заинтересованы в скорейшем проведении генерального сражения, они бросили все средства на то, чтобы спровоцировать врага: оскорбления, насмешки, даже письменную агитацию[207]. Когда в армии Брута из-за этого усилилось дезертирство, он был вынужден отдать приказ о казни большинства пленников, которые, по его мнению, сеяли смуту в рядах его солдат[208].

И легионеры Брута, и офицеры из его ближайшего окружения рвались в бой, так как испытывали неудобства от бесплодного, как они считали, сидения в лагере. В итоге армия буквально заставила своего полководца вступить в новую битву[209]. Аппиан пишет, что «Брут, особенно рассердившись на военачальников и досадуя, что они, подвергаясь той же самой опасности, легкомысленно соглашаются с мнением войска, предпочитавшего сомнительную и связанную с риском судьбу безопасной победе, все же уступил; уступил на гибель и себе, и им всем, упрекнув их только следующими