Люди везде люди, добро везде добро, и зло повсюду одинаковое.

Эх, что-то я расфилософствовался на сон грядущий! Спать надо. Хоть завтра и праздник, а работу мне найдут, это уж будьте любезны. Но твой цветок, Домино, я обязательно проведаю, потому что он мне напоминает тебя. Такой же хрупкий, трогательный и прекрасный.

И пусть этой ночью мы с тобой встретимся снова. Хотя бы в моих снах.

Глава 4

***

Роза распустилась.

Ярко-алая, вся в капельках утренней росы, со снежно-белой чашечкой и золотистыми тычинками. И аромат такой чудесный, что словами не описать.

- Какая же ты красавица! – прошептал я, глядя на это чудо природы. – Прямо поцеловал бы тебя!

- Гыыы! – глумливо захохотали за моей спиной.

Я повернулся. В нескольких метрах от меня стояли Логан, братцы Дит и Дет и еще один кадет Берн – несуразный детина с маленькими свинячьими глазками и вечно воспаленными от бритвы щеками.

- Садовник, ха! – воскликнул Логан. – Цветочек вырастил! А подарить некому. Любимая далекооо.

- А вот это, мастер Логан, не твое собачье дело, - ответил я, пытаясь обуздать темную злобу, охватившую меня. – Что хочу, то и сажаю, кому хочу, тому дарю.

- А мы-то поначалу башку ломали, чего он каждый день по вечерам в парк ходит, - кривя рот, сказал Дит. – Нежное сердце, чистая девственная душа!

Все четверо снова заржали. Я вполне овладел собой, так что самое время уходить. Нечего с этим быдлом объясняться.

- А ты ведь даже не спросил, чего цветочек твой так пышно расцвел! – кинул мне в спину Логан. – Ты ведь нас за такую красоту должен поблагодарить.

- Не понял, - я медленно обернулся и шагнул к оруженосцу. Тот побледнел, но Дит, который, похоже и затеял весь этот спектакль, подтолкнул его в спину – мол, не робей.

- Ой, позаботились мы о твоем цветочке, ой позаботились! – просюсюкал осмелевший Логан.

- Слушай, мартышка прыщавая, - сказал я, чувствуя, что злость начинает возвращаться, - ты кончай меня подкалывать. Я этого не люблю.

- Никаких подколок, любезный мастер Эвальд, - с издевательской вежливостью вставил Дит. – Мы и в самом деле хотели сделать вам приятное. И немало потрудились, чтобы ваш чудесный цветок рос побыстрее. Мы, все четверо присутствующих - как бы это сказать поделикатнее, - исключительно из чувства приязни к вам, по ночам ходили не в нужник, а несли свое жидкое сокровище сюда, к этому цветку. Поливали его усердно и обильно, и наши труды не прошли даром. Видите, как он красиво расцвел?

- Что?! – Я почувствовал, что у меня темнеет в глазах. – А ну повтори, гондон, что ты сказал?

- Что слышал, - глумливая улыбка сошла с наглой морды Дита. – Что теперь скажешь, прощелыга, безродная рвань?

Я не сказал ничего. Говорить уже не мог – лютое бешенство требовало поставить обнаглевшую дрянь на место. Кадет Дитрих не успел среагировать. Мой удар пришелся прямо в нос сволочуги, ломая его. Поганая тварь только успела хрюкнуть от боли – и получила второй удар, прямой левой, в подбородок.

Эх, как я оторвался! Берн, видимо, приглашенный в эту кодлу специально в качестве танка, призванного раздавить меня в случае чего, едва не попал мне в лицо своим здоровенным кулаком, но я успел увернуться, и так врезал ему пяткой по голеностопному суставу, что гнида завыла дурным голосом. Пока он тряс парализованной ногой, я занялся Логаном. Сучонок, видя как я обошелся с Дитом, бросился наутек, и рванул за ним через весь плац, не обращая внимания на крики сбегавшихся со всех сторон людей.

Я его догнал. Толкнул руками в спину, заставив с разбегу уткнуться рожей в крепко утрамбованную землю плаца. А потом благословил его ногой по почкам. Раз, другой, третий. От души благословил, от всего сердца. Чтобы неделю, падла, кровью мочился. Такой же алой, как цветок, который они опоганили.

- Получи, сука! – приговаривал я, пиная оруженосца. – Получи! И еще получи!

Странно, но первое затмение прошло, и мой мозг работал ясно и четко. Я видел, как Логан корчится и вопит под моими ударами, и испытывал невероятное, неземноеоблегчение. Чаша переполнилась, вся чернота, вся грязь, что копилась в душе долго-долго, вырвалась на свободу. Я не просто бил стервеца – я восстанавливал справедливость.

Потом меня схватили, оттащили от Логана, начали крутить руки, но это было уже неважно. Я сделал то, что должен был сделать. Я взял реванш за то унижение, которое когда-то заставил меня испытать Костян Позорный. Не испугался, не отступил, не стал искать компромисс. Просто поступил так, как надо.

И последствия не имели для меня никакого значения.

***

Доски помоста за моей спиной тяжело заскрипели. Я не мог видеть, кто это. Когда у тебя голова и руки закованы в колодки, особо не повертишься.

- Приказ его светлости старшего комтура и коменданта крепости Паи-Ларран шевалье Америка де Крамона! – громко и торжественно начал голос за моей спиной. – В день великого праздника Майского воскресенья, когда всякий истинно верующий обязан смирять свою гордыню и думать о благе ближних своих, вольноопределяющий стрелок шестого эскадрона Эвальд Данилов повел себя недостойно воина и служителя нашей святой Матери-Церкви. Указанный стрелок жестоко и без всякой на то причины оскорбил словом и действием кадета пятого эскадрона Дитриха Хоха, кадета пятого эскадрона Родерика Берна и благородного сквайра Логана Ходжкина, оруженосца достославного сэра Роберта де Квинси, причинив ущерб их здравию и репутации. Тем самым стрелок Данилов нарушил четыре пункта воинского устава, а именно: оскорбил собрата по службе словами и действием, допустил сквернословие и рукоприкладство, недостойное воителя Матери-Церкви, нарушил своими действиями порядок и покой в цитадели и сорвал торжественную службу, проходившую в момент учиненной им драки в часовне. За оные проступки указанный стрелок заслуживает сурового порицания. Сим своей властью приказываю: указанного стрелка Эвальда Данилова за недисциплинированность, нарушение устава, дерзость и рукоприкладство заковать в колодки на плацу крепости Паи-Ларран, дабы все добрые люди могли видеть позор указанного стрелка. Продержав наказанного в колодках четыре часа затем наказать его битьем кнутом, дав ему десять ударов, чтобы нарушитель исповедал все грехи свои и осознал свой позор и падение. После порки указанного стрелка из