Я вышла из дома, так как обнаружила резкое увеличение размеров здания, использующегося в качестве кладовой. Подумав, я решила не будить Цукуши, которая обычно ложится спать на несколько часов раньше меня. Оттуда-то и показалась эта странная особа.

— Здравствуй, — обратилась я к ней, — как ты здесь оказалась?

Цукико? Кажется, я начинаю понимать…

— Цукико, это я, тот, кто называет себя Ёто.

— Ёто? Ах, да, тот выброс. Понятно.

— То есть тебя ни капли не волнует моё внезапное появление здесь? — произнёс сенпай почти в унисон со своими мыслями.

— У тебя были какие-то догадки. Озвучишь?

— Ты не загадывала никаких желаний кошачьему богу, которые можно истолковать двояко. Например, переместить меня вместе с домом на твою территорию.

Что? А ведь это действительно так. Сенпай догадался о моём желании.

Не то, чтобы я был против…

— Если ты не против, то всё в порядке.

Ну, а что? Если что-то не имеет негативных последствий, то и предпринимать ничего не надо.

***

С тех пор сенпай стал жить рядом со мной и Цукуши. Сначала Цукуши подозрительно отнеслась к присутствию Ёто на территории нашего дома, но потом немного привыкла.

Был один довольно забавный случай, когда сестра решила проконтролировать моего сенпая, чтобы он не делал ничего непристойного. Он разозлил её, случайно столкнувшись с ней после того, как она приняла душ. Полотенце слетело с тела Цукуши, и знаете что? Бака-сенпай подумал нечто вроде:

Неплохо, определённо, есть на что посмотреть.

Будто у меня не на что! Ну, ладно, суть в том, что Цукуши, сделала первое, что пришло ей в голову. А именно — связала его на ночь.

И вот, среди ночи, мы просыпаемся от женских стонов:

— Ах! Эта верёвка так плотно прилегает к моим интимным местечкам! Трётся, она трётся! Кончаю!

Теперь Цукуши будет доверять ему немного больше, думая, что он не опасен по ночам. Как признался сам сенпай, ему было немного стыдно разыгрывать этот спектакль, но теперь можно будет не беспокоиться о проблемах, доставляемых моей сестрой.

Хитро. Но что-то слишком уж натурально прозвучали последние выкрики…

Я крепко прижалась к телу женской версии Ёто, будто пытаясь утешить, выглядевшую напуганной, девушку. Сам же сенпай сжался в комочек, изображая невинную жертву.

— Теперь ты довольна, сестра? Посмотри, до чего довела нашу гостью, — суровый обличительный тон.

— Но… я… — не знала, что кто-то вроде неё может растеряться.

— Тебе не стоит беспокоиться, ведь мы обе девушки.

— Получается, так. Эй, вы ещё долго будете обжиматься у меня на глазах?!

— Столько, сколько потребуется.

И что на меня нашло? Хотя в этой манере говорить есть свои плюсы, чувствую, с сенпаем такое бы не прокатило. Пробормотав что-то разрешительное, сестра удалилась в свою комнату.

Сенпай как-то странно затих. Ты же девушка, это нормально, что ты всё равно аж светишься от удовольствия в моих объятиях? Стоп!

— Сенпай, ты светишься?

Заметила.

— Да, в зависимости от количества полученных положительных эмоций, моё тело частично обращается в магический свет.

— Ясно. Мне следует меньше тебя баловать? — сделала напрашивающийся вывод я.

Мне кажется, это подходящий момент.

— Цукико, — он произнёс моё имя с какой-то особенной нежностью. Женский голос усугублял это, делая более заметным, — есть вещи, которых нельзя избежать. Иногда надо просто решиться.

Я почувствовала его руки на своих плечах. Он плавно притянул меня ближе и неловко поцеловал. Наверное, будь у меня больше опыта, поцелуй можно было бы назвать неумелым, но я чувствовала нежность, скрывающуюся за ним. По ощущениям, будто он решил разом высвободить все те чувства, что сдерживал в себе. Всю любовь. Всю страсть. Всю нежность. Всё, что у него было. До конца.

В комнате стало светло, будто днём, но неожиданно его губы будто исчезли.

Прости…

— Сенпай, тебе не за что извиняться, — произнесла я в одинокую пустоту комнаты, — Эм, сенпай?

Но в лунном свете лишь одиноко лежала кучка его вещей. Прикоснувшись к ним, я осознала пугающую действительность — его больше нет. Он исчез, растворившись светом.

Боль и пустота, пришли на смену эйфории, испытанной мной от внезапной решительности сенпая. Хотелось плакать и кататься по полу, но со стороны моё лицо было всё таким же бесстрастным.

Не обуваясь, в одной пижаме, я вышла на улицу. Ночной ветер больно жалил холодом, но всё это виделось мне как-то отстранённо. Сейчас это не имело значения.

Я подошла и открыла дверь пристройки, в которую были перенесены вещи сенпая. Я подошла к большой статуе кошачьего бога — нашей семейной реликвии — и произнесла:

— Я знаю, что не в твоей власти вернуть мне сенпая. Но ты можешь, отправить меня вслед за ним, в то же место, где окажется он. Прошу, позволь мне быть рядом с ним.

— Я обещал не делать этого, — меня не удивило даже то, что он заговорил, — ничего не могу с этим поделать.

В этот момент мне казалось, будто умерла моя душа. Даже если бы я, вдруг, снова смогла выражать свои эмоции, невозможно выразить боль настолько сильную, что стирает саму себя. Печальная пустота.

Я стояла, глядя на оказавшегося таким бесполезным в нужный час кошачьего бога, и ничего не делала. Просто стояла, смотрела и ждала смерти. Смерти, как избавления.

***

Перед статуей кошачьего бога стояла юная девушка, сама того не осознавая, молившаяся об избавлении.

И на этот раз добрый бог доброго мира мог дать ей желаемое.

— А? Что? Что я здесь делаю?