сессии суда, и без того задержавшейся. Но я могу с уверенностью утверждать, что владею искусством составления петиций, ведь адвокат Дакет неустанно обучал меня этому. – Я наклонился к аптекарю. – Вам известно, сэр, что слова к введению берутся из «Судебной риторики» Маллио в переводе Роулингса, а не Делварда, как вы могли бы полагать?

– Не Делварда, – пробормотал Гриббинс, – но Роулингса. – Его голос прозвучал подобно шороху слепой мыши, запутавшейся в гнезде из бумаги.

В течение следующих двух минут я получил место секретаря в Королевском посольстве.

Но назавтра посольство не отправилось в путь, потому что нанятый Гриббинсом астролог объявил день неблагоприятным, зато следующее утро посчитал идеальным.

– Как жаль, что столь преуспевший в предсказаниях маг не сумел предупредить своим пророчеством город о разграблении, – сказал я Кевину.

– Он не видел звезд, – ответил Кевин. – Ты ведь помнишь, в ту ночь небо закрывали тучи.

Мы стояли на площади и наблюдали за погрузкой имущества посольства в роскошную карету. Карета представляла собой такое же огромное, высокое и величественное сооружение, как галеон, и подобно галеону ее украшали орнамент и резьба, позолота и изображения рыцарей, сражающихся с чудовищами. Во второй экипаж, больше напоминавший полубаркас, поменьше и попроще, погрузили багаж.

Двор Птицы Тизель, в чьей королевской карете нам предстояло путешествовать, представлял собой сообщество богатых бюргеров, одевавшихся как рыцари и лорды древних времен и называвших себя в честь легендарных героев рыцарских романов. Они регулярно устраивали пиры в высоком дворце на площади Скаркрофт, оплачивали рыцарские турниры и другие развлечения во время фестивалей. Но сейчас большинство из них вместе с Королем года попали в плен к корсарам, а уцелевшие согласились одолжить карету посольству.

– Эта роскошная штука будет очень долго добираться до Селфорда, – сказал Кевин. – Разве не лучше отправить быстрого гонца?

– Гонец не удовлетворит тщеславия Гриббинса, – ответил я. – Он хочет торжественно въехать в Селфорд и стать заметной и значительной фигурой при дворе.

– А лорд Уттербак не будет возражать? – спросил Кевин. – Он намерен терпеть чванливого болвана?

– Уттербак не склонен возражать или что-то предлагать. Он и говорит-то с трудом, – заметил я.

– Понятно. – Кевин сделал кислое лицо. – Значит, Этельбайту зимой придется рассчитывать только на свои силы.

– Ну, зима, по крайней мере, прогонит пиратов. Их маленькие галеры не выдержат зимних ураганов, – сказал я.

Из сломанных дверей ратуши вышла небольшая группа: Гриббинс и Уттербак, судья Траверс, Кобб и сэр Стенли Мэттингли в дребезжащих доспехах. Когда экои высадились на Коровий остров, сэр Стенли вывел с Бараньего острова по влажной перемычке во время отлива всех домочадцев и максимальное количество овец и коз, пригнанных его пастухами. Домочадцы сэра Стенли расположились в лесу Эйли, где утоляли голод бараниной и оставались недоступными для корсаров; а надевший доспехи сэр Стенли примчался в Этельбайт на огромном боевом скакуне и провозгласил себя спасителем города.

Будучи секретарем совета, я запротоколировал на воске грандиозные дебаты между сэром Стенли и сэром Таусли Коббом, спорившими, кто из них более достоин должности лорда-наместника, отвечающего за оборону города. Оба вопили, ревели и делали громкие заявления, но в конце сэр Стенли сумел перекричать соперника и его двоих сыновей и занять желаемую должность. Сэру Таусли пришлось удовлетвориться местом лорда-хранителя, потерявшим всякий смысл, ведь под его началом ранее служили королевские солдаты, ныне либо погибшие, либо попавшие в плен.

В любом случае претендентов на эти должности утверждал король.

Мне эта сцена напомнила убогую комедию положений; при этом я не мог не отметить, что один из кандидатов презирал меня как сына мясника, а другой пытался убить всего несколько дней назад. Не отрывая глаз от восковой таблички всякий раз, когда сэр Стенли смотрел в мою сторону, я решил, что популярность среди военных при данных обстоятельствах мне не грозит.

К моей огромной радости, я узнал, что доярка Элла не пострадала. Мне нравилось представлять, как она лежит на постели из мха в лесу Эйли с обращенным к ночному небу личиком в форме сердца и отражающимся в ее темных глазах лунным светом.

«Думала ли она обо мне, – задал я себе риторический вопрос, – беспокоилась ли о моей судьбе, боялась ли за меня? Скорбела ли, не зная, жив ли я? Скучала ли по мне, лежа на зеленой постели?»

Гриббинс начал говорить, едва спустившись с лестницы ратуши. Ольдермен приготовил прощальную речь и был полон решимости произнести ее даже перед аудиторией из дюжины случайных прохожих, лакеев и слуг, собравшихся возле кареты. Стоя с уважительным видом, я обратил мысли к Элле, устало лежавшей на лесной постели. И тут я услышал тихий голос с акцентом Бонилле.

– Честолюбие достойно похвалы. Но продвижение вперед приходит в свое время, а отчаянно хватающийся за любую возможность мужчина рискует оказаться смешным.

Я повернулся к судье Траверсу и поклонился.

– Вы имеете в виду наше хвастливое посольство? – спросил я.

– Вовсе нет. – На губах Траверса появилась улыбка. – Если на то пошло, я имел в виду тебя и твое грандиозное прошение. – Он протянул руку и доброжелательно коснулся моего плеча. – Полагаю, ты взял с собой «Судебную риторику» в переводе Делварда, а не Роулингса?

Я почувствовал, что краснею.

– Да, милорд, я поступил именно так. – Делвард являлся частью нашей добычи из книжной лавки.

– Это хорошо. Я заверил ольдермена Гриббинса в твоих способностях, но он захочет проверить, на что ты годишься.

– Я очень на это надеюсь. – Мне показалось, что мои слова прозвучали слишком дерзко, и я понизил голос. – Благодарю вас, милорд, за вашу доброту.

– Полагаю, у тебя все получится в столице, – сказал Траверс, – в особенности если ты научишься скрывать честолюбие за маской покорности.

Я почувствовал, как мои губы кривятся от гнева.

– Увы, очень многое в последние дни заставляет меня испытывать смирение и покорность.

И вновь судья коснулся моего плеча.

– Мне кажется, юный Квиллифер, что я говорил о маске. – И он отвернулся.

– Пожалуй, это было чересчур загадочно, – прозвучал в другом моем ухе голос Кевина.

Я вздохнул и повернулся к нему:

– Нет, не слишком.

Судья Траверс предупредил меня о том, что не следует хвататься за каждую возможность, но вокруг я видел прямо противоположное: все с такой жадностью набрасывались на каждую освободившуюся должность, только что пена не шла изо рта от нетерпения. Почему я должен отойти в сторону, если все загребают обеими руками?

Наконец Королевское посольство спустилось со ступенек и направилось к карете, а я обнял Кевина на прощанье и двинулся за Гриббинсом. В нос мне ударил запах кожи. Достав из-за пояса короткий меч, я подобрал полы адвокатской мантии и