Заметив, что я смотрю на новенькую, блестящую, будто облитую маслом, кожаную куртку «преславно-то» драматурга, Залка сказал:

— Это у него специальный костюм — для масс.

И Залка, смеясь голубыми глазами, поправил свой красивый шелковый галстук.

Когда я переехала в Москву, мы встретились с Матэ Залкой как старые друзья. Первым делом он озабоченно осведомился, как я устроилась с квартирой. Узнав о многих ее несовершенствах, он несколько минут забавно сокрушался, с непритворной досадой почесывал за ухом, хмурился и вслух жалел, что «коммунальные дрязги» помешают мне работать. На мой вопрос об его квартире, Матэ ответил добродушным смехом:

— Ну… нельзя сказать, чтобы уж очень была хороша!

Он рассказал с разными комическими подробностями, как в голодные, бестоварные годы он собственным трудом «оборудовал квартирку» из старого автомобильного гаража.

— Одни эти проклятые гвозди… к-как они меня мучили… ой-ой!

Он умел шутить и смешить, заражая своей жизнерадостностью. Мне случалось видеть его серьезным, озабоченным, недовольным, но никогда я не видела его унылым, с безнадежно кислым лицом или опущенными плечами. Он всегда был как-то сдержанно весел, прост, ровен в обращении с товарищами. Большей частью он ходил в военном, и оттого его небольшая плотная фигура казалась еще более подтянутой, а походка легкой. Держался он всегда скромно, на литературных собраниях выступал не часто и всегда по конкретному поводу, говорил сжато, даже в том случае, когда вопрос волновал его. Должно быть, сильно не любил он обид и жалоб на невнимание, уязвленного самолюбия и т. п. Однажды, поднимаясь по лестнице (дело было перед партсобранием), я услышала насмешливый голос Матэ, который, отвечая кому-то, говорил:

— А ты так и носишься со своей обидой! Выбрось-ка ты этот сор из кармана. Если тебя справедливо задели, значит, надо еще лучше работать, а если несправедливо задели… — голос его вдруг подобрел и повеселел, — то и тогда надо еще лучше работать, чтобы доказать на деле, что тебя надо ценить больше. Вот и все!

Поздоровавшись с ним, я похвалила его правильный совет товарищу.

— Иначе и не скажешь, — ответил он и тут же, лукаво подмигнув, тихонько добавил: — Я сам именно так и делаю — ведь критика меня не очень-то жалует!

Если иной критик не в меру придирчив или исходит из требований того, «чего нет» или что «должно быть», то беда не в этом, а в том, что критика очень часто не замечает «самого главного, чем человек дышит».

— Один мне сказал: «Уж очень обыкновенные, серые люди твои герои». Ну да. Так это же и есть самое главное для меня. Я пишу про обыкновенных, если хотите, серых людей, — а социализм делает из них ярких, умных, сильных, создает из них героев.

После собрания мы вышли вместе, и Матэ опять начал разговор на тему, которая глубоко волновала его. Да, он пишет о людях, в которых «нет ничего замечательного», но его и не интересует писать о «готовеньких» героях. Ему дорого показать, как захватывает человека борьба против эксплуататоров, врагов трудового народа, как пробуждается и растет в человеке классовое сознание борца за социализм.

— Это же самая великая, сама благородная в мире работа, которая создает человека!

Потом все горячее он заговорил о том, что «никого на свете» он не любит так, как именно тех людей, кто из тяжелого труда, бесправия и убогой жизни выбился «на путь социалистической борьбы».

— Человек прежде знал только «мой хлеб», «моя хата», «моя нация»… и стал понимать и любить, как свой, и другие народы.

Я напомнила об его «Храбром портняжке». Он весело повел широкими плечами, но спросил сдержанно, даже как бы небрежно:

— Ну, как он… мой Ферри Льесе… ничего себе парень, а?

Несколько погодя он, усмехнувшись, сказал, что «неспроста» написал предисловие к повести «Храбрый портняжка»: он, Матэ Залка, сам сказал о том, что для него является «самым главным» и о чем прежде всего он и хотел бы знать суждение критики.

— Пробуждение классового сознания… человек набирается сил борца… вот пусть мне прежде всего об этом скажут, как это у меня получается… Ругай меня, но говори дело!

Придя домой, я взяла с полки книжку «Храбрый портняжка», и каждая строка авторского предисловия окрасилась горячностью и волнением, которых я не замечала раньше:

«Буржуазный сочинитель сказок, желая показать своим юным читателям пример храбрости, всегда выбирает героем благородного рыцаря или, в крайнем случае, третьего сына бедного короля. Своих героев он никогда не берет из среды пролетариата…

…В сказке «Храбрый портняжка» высмеивается подмастерье портняжного цеха, мечтавший прослыть героем.

Время дало оценку этой насмешке. Пролетариат вошел в героическую фазу своей эпохи. Из его среды выходят герои, которым позавидовали бы самые благородные рыцари. Правда, эти герои — не профессиональные храбрецы. Это просто трудящиеся, которые готовы отдать свою жизнь за дело своего класса. Они жертвуют собой с не меньшей отвагой, чем в свое время жертвовали собой феодальные рыцари. Они овладели искусством побеждать не хуже, чем талантливые генералы буржуазии.

Мой герой — простой портной, но он настоящий «храбрый портняжка». Он — рядовой сын пролетариата, и притом не менее благородный и не менее храбрый, чем герои сказок Андерсена или Гримма. Настало время показать, что храбрый портняжка действительно может одним взмахом семерых убить. И верно! Он убил самодержавие, смел буржуазию, уничтожил войну, прекратил эксплуатацию человека человеком, дал сокрушительный отпор вездесущему богу, победил голод и обратил в бегство невежество… одним взмахом.

Я отвечаю буржуазному сочинителю сказок рассказом, к которому очень мало прибавил своей фантазии».

Лет через пять-шесть Матэ Залка надумал поговорить с критиками в статье, которая получилась неудачной. В разговоре по этому поводу он говорил, огорченно подшучивая, что он не знает «разных конъюнктурных хитростей», не умеет «ловко и тонко выражать свою мысль».

Да, этот боец гражданской войны, красноармеец, организатор красногвардейских отрядов на Дальнем Востоке, боец войск ВЧК—ОГПУ не умел хитрить. С нескрываемой иронией и презрением он говорил о «ловкачах», которые «устраивают» себе славу путями и способами, не имеющими ничего общего с творчеством, с честной работой писателя. Высказываясь о «ловкачах», он не щадил и «наших венгров».

— Некоторые наши венгры меня не любят: им не нравится, что я к кой-кому не хожу чай пить, не торчу в гостиных и кабинетах разных там высокопоставленных… Я хочу брать работой, только работой!

Однажды кто-то сказал о Матэ Залке:

— А вы знаете, что он от колчаковцев увел целый поезд с золотом?.. Да и мало сказать — увел, а еще и сохранил этот золотой поезд до прихода советской