— Пока не очень, — признался Роберт. — Я пробовал, но у меня не получается их зачищать. Постоянно дырявлю…

— Эша лучше всех шкуры выделывает. Любые — от мышиных до сумеречного кота, ага. Сходишь к ней. Она покажет и расскажет. Всего один раз, так что просто смотри и слушай. И запоминай.

— Хорошо. А что с лошадьми, за ними мы тоже ходим? — вспомнил Роберт слова Грай.

Торстен одобрительно кивнул, показав, что этот вопрос ему больше по душе, чем предыдущий.

— Те коняки, которых мы приводим снизу, идут в котёл. Они негодные для гор, ага. Наши меньше и лучше для езды по снегу и лесу. Они за озером пасутся свободно, но изгородь всё равно есть. Их там ещё и собаки охраняют, но иногда сумеречные коты всё равно утаскивают жеребят. Надо обходить ущелье, проверять изгородь и чинить. — Торстен помолчал, тяжело вздохнул, с непривычки от слишком длинной речи, а потом неожиданно ухмыльнулся: — Но самое лучшее дежурство, это когда надо идти в шатёр у озера. Там иногда нужна мужская сила. Очаг подновить, опорный столб поправить, или там дров наколоть, ножи поточить. У них кормят вкусно, а иногда перепадает что-нибудь и послаще, ага… Ты меня понимаешь? — подмигнул он, сделав руками и бёдрами движение, понятное и суровому северянину, и страстному дорнийцу.

— Врёшь… — не поверил Роберт, поздно спохватившись, что может получить в ухо за такое непочтение.

— Клянусь сиськами Огненной ведьмы! — пылко воскликнул Торстен, не обратив внимания на малозначительное. — Гвену несколько раз перепадало, и мне как-то повезло… А ты был с женщиной?

Роберт нехотя кивнул — он не любил вспоминать об этом.

— Ха, точно! — хмыкнул Торстен. — Тебя ведь из борделя забрали! Ладно, пошли на поляну, надо проверить, на что ты годен. По дороге расскажешь про бордель. Хаген хвастался, как они ходили в бордели в Королевской Гавани. Говорил, девки там огонь! И что называются они шлюхи. Они такое вытворяют, что и представить неловко… Кстати, никогда больше не заходи в дом вождя, если он тебя сам не позвал…

Роберт запыхался, отбиваясь от Торстена коротким лёгким мечом. Сначала он стрелял из лука по набитым сухой травой мешкам, и если стоя у него неплохо выходило, то на бегу, в кувырке, с колена всё обстояло гораздо скромнее. Затем они скрестили боевые копья, и звонкий деревянный перестук собрал целую толпу зрителей, которые одобрительно гудели, когда Роберт очередной раз получал древком то под колено, то в грудь. Рукопашная тоже длилась недолго — Торстен уложил его на спину, прижав горло локтем, за считанные секунды. Но тоскливее всего Роберту стало от того, как обстояли дела с мечом.

— Я безнадёжен? — спросил он, прекрасно понимая, что выглядит жалко.

— Безнадёжных не бывает, — веско сказал Торстен. — Надо, чтобы Ивер глянул на тебя.

— Зачем? И почему Ивер?

Единственный пожилой Обгорелый, которого Роберт видел, жил отшельником где-то в предгорье. Он собирал травы и разные корешки, сушил их, а потом приносил Силдж. Слушал её новый заказ, выпивал с мужчинами у костра кружку перебродившего берёзового сока за неспешным разговором, балагурил с женщинами, и опять уходил до следующего раза.

— Когда-то Ивер тренировал молодых, — сказал Торстен. — Сейчас уже нет, но, небось, глянуть тебя не откажется. Он пришёл сюда из-за Узкого моря… давно ещё, ага… У себя на родине, в Дотракийских степях, он пожелал жену своего вождя… и бежал, чтобы его не убили. Он много, где побывал, а потом к нам прибился… да так и остался.

— Он дотракиец? — удивился Роберт. Неприязнь, шедшую откуда-то из детства, из брезгливых рассказов редких гостей, пересилило обычное любопытство, и он спросил: — А правду говорят, что дотракийцы… ну, не только с женщинами?

— Что они на лошадей своих забираются? Я тоже такое слышал… Но ты лучше у Ивера не спрашивай. Не смотри, что он старый. Порубит тебя на мелкие кусочки, и пикнуть не успеешь.

— А почему он живёт не здесь… ну… не со всеми?

— Обгорелые вольный народ. Почти все мужчины, когда стареют, уходят. Редко, кто остаётся. Придёт время, я тоже уйду, ага… не хочу быть обузой для клана. Ивер был с Тиметтом на последней войне, а когда вернулся, решил жить один… Это Ивер говорит, что безнадёжных не бывает. Он говорит, что у любого человека есть какой-нибудь талант, надо только его увидеть.

— Так прям и у любого? — с недоверием спросил Роберт.

Торстен почесал вихрастую голову и пожевал губами.

— Был у нас парень один, Мадс его звали. Худой и хилый… прям как ты, — начал он неторопливо. — И не получалось у него мечом биться. Он и по ночам тренировался, а никак не выходило… Даже хотел в костёр броситься, отдать себя Огненной ведьме. Ивер как-то смотрел, как тот мается, и говорит: «Меч не твоё оружие, ножи — твоё». А ихний старший мастер Элуф и отвечает: «Настоящий мужчина должен уметь сражаться любым оружием, иначе он никуда не годный». На что Ивер говорит: «Это наставник никуда не годный, раз не может дар своего ученика разглядеть. Кто-то может любым оружием биться, а есть такие, кому лишь одно оружие богами предназначено, но зато лучше него никого в целом свете нет». Повздорили они тогда страшно, а потом об заклад побились. Ивер стал обучать Мадса, и затем выставил его против троих лучших учеников Элуфа. Так и сказал ему: «Троих давай!» А мастер Элуф и доволен. Хаген, евонный сынок, уже тогда так махал молотом, деревья в труху разбивал, даром что ему всего пятнадцать было. Ну, и ещё двоих он таких же выбрал — один с мечом, второй с топором. Оружие всё тренировочное, убить им не убьёшь, но если хорошенько приложиться, то мало не покажется. А у Мадса два ножа деревянных, ага. Вымазали, значит, они своё оружие сажей, чтоб видно было, если кто задел противника. Окружили эти великаны Мадса с его деревяшками… Элуф довольно ржёт, что твой конь, остальные плечами пожимают…

Торстен остановился и надолго задумался, вспоминая, улыбаясь своим мыслям. В его взгляде читался щенячий восторг, когда он снова заговорил.

— Знаешь, Роберт, я тогда мелкий был, только-только в шатёр к ребятам от мамки перешёл, но я до сих помню тот бой. Мадс был похож на ветер, я даже не мог рассмотреть его лица. Он кружился вокруг них, только руки мелькали — то по одному чиркнет, то по другому. Те машут своими молотами да топорами, умаялись уже совсем. А Мадс только смеётся — то подпрыгнет и оставит метку на плече или на шее, то крутанётся и брюхо наискось расчертит, а потом упадёт, по земле перекатится и на срамном месте крестик с двух рук нарисует. А на самом ни единой чёрной отметины не было! Погиб он пару лет назад. Тоже с нашими ходил в низину за золотом, и сгинул…

— Так ты думаешь, и у меня есть какой-нибудь талант? — спросил Роберт с сомнением.

Торстен пожал плечами.

— Я не знаю. Ты вёрткий, как белка, и когда дерёшься, становишься злобным, как хорёк, — сказал он одобрительно, и Роберт вдруг почувствовал признательность за такую незамысловатую похвалу. — Мне ты напоминаешь Шелу, старшую из шатра девчонок. Вон она, у стойки с оружием, которая самая высокая, — кивнул Торстен на группу девушек.