– А что вы знаете о ее жизни вне больницы? – Тимофей старался задавать вопросы прямо, но деликатно.

– Только то, что она рассказывала сама. Тяжелое детство, детский дом, поиски себя. У нас есть психолог, в его обязанности входит беседа со всеми пациентами. Если бы Алиса была в тяжелом или критическом состоянии, я бы про это знал.

– У нее бывали посетители?

– Да, к ней несколько раз приезжал молодой человек. У него библейское имя, Давид. Только поэтому я его и запомнил.

– Сейчас он мертв.

– Какое отношение это имеет ко мне? – Александр Иванович сохранял абсолютную невозмутимость.

– К вам – никакого. Но у Алисы и прежде были молодые люди, и они тоже умирали. Мы знаем еще о двух случаях. Каждый раз это были признаки самоубийства от передозировки снотворного. Причем в том количестве, когда смерть могла и не наступить.

– Я ничего про это не знал.

– А вам известно, что каждые полтора-два года Алиса меняла свои имена? Например, была Надеждой – и именно так звали ее сестру-близнеца, которая умерла совсем маленькой.

– Нет, этого я знать не мог. При поступлении в клинику мы берем у пациентов паспортные данные. Никакого обмена информацией с другими структурами мы не ведем.

– Стань вам известны подобные факты, вы бы обратили на Алису особое внимание?

– Безусловно.

– Ваша специализация – наркология. Но вы доктор медицинских наук. Я нашел в Интернете несколько ваших работ. Если мы говорим о расстройстве личности, вы бы смогли распознать это за три недели, что она жила у вас?

– Необязательно. Большинство расстройств протекают циклично: ухудшение состояний сменяется ремиссией. В последнем случае определить, что напротив тебя клинический пациент, не так просто, если не знаешь этого заранее. К тому же все три недели она находилась на медикаментозном лечении. Мы проводим деликатную терапию – не такую, как в большинстве платных клиник. Мне важно не «глушить» психику пациентов, а оставлять им «окно» для борьбы с собственными состояниями. Но все равно это таблетки.

– Сейчас у нее паспорт на имя Анисии. Она вышла замуж вскоре после смерти Давида, а своему супругу, по-видимому, рассказывала собственное видение истории, где была ни в чем не виновата. Также мы понимаем, что три смерти и возможное покушение на еще одного человека не могут быть простым совпадением. Что как врач вы можете сказать об этом?

– Как врач я могу сказать, что для анализа нужно больше информации. Психика человека похожа на головоломку, и иногда она становится лабиринтом, из которого невозможно найти выход. Девочка перенесла тяжелую психологическую травму: ее сестра-близнец трагически погибла. Насколько я понимаю, у нее вообще не было нормального детства. Став взрослой, она пытается, с одной стороны, построить спокойную жизнь, а с другой – каким-то образом «закрыть» все вопросы, которые ее мучают.

– Вы не исключаете, что ее поступки могут быть вызваны расстройством личности?

– Когда мы говорим о клинических случаях – если мы говорим о них, – то чаще психика сама все решает за человека. Я не думаю, что речь идет о шизофрении. Скорее о раздвоении личности, которая находит выход вот таким образом – полным отрицанием себя и созданием каждый раз новой реальности. Вполне возможно, поначалу она осознавала, что участвует в опасной игре своего ума, но со временем потеряла контроль. Если мы говорим о запланированных убийствах, то мне тяжело сказать, какие мотивы были в ее поступках. Возможно, таким образом она мстила судьбе. Возможно, самой себе. Потом она переворачивала страницу и пыталась построить реальность заново. Вы говорите, она рассказывала супругу историю прежнего убийства и оправдывала в нем себя? С большой долей вероятности это означает, что ее существование превратилось в зазеркалье, однако сама она не видит в этом проблемы и, я думаю, вообще ее не осознает. Перед психикой стоят вопросы поважнее. Возможно, она помнит о прежних своих «обликах», но представляет себе их так, как диктует ей сознание. Вероятно, проживая одну ситуацию, она понимает, чем та рано или поздно закончится, и в этот самый момент ее психика начинает «операцию спасения»: возникает новая личность, а все следы старой уничтожаются, включая людей, с которыми она связала себя. Также вы сказали, что одно из ее имен было таким же, как у умершей сестры. Это только подтверждает прописную истину, что истоки нашего дисбаланса кроятся в детских переживаниях. Таким образом она могла пытаться вернуть сестру. В любом случае мы говорим о глубоко искаженном сознании человека. Как полицейский вы понимаете, что это значит.

– Полная невменяемость?

– Не только. Если поставить прокурору цель, то можно представить дело так, что «в моменте», во время преступлений и подготовки к ним, она формально была в рассудке – четко понимала границы добра и зла и осознавала, к чему приведут ее действия. Однако дело не в этом. На скамье подсудимых будет не один человек, а несколько. И в каждом конкретном случае виноват будет только один, а остальные – невиновны. Можно это назвать правосудием?

Тимофей замолчал и на секунду представил себя в музее, где стоит перед картиной и силится понять: что же там задумал художник? Экскурсовод, конечно, помог, но не очень.

У Варвары были примерно те же мысли, но беспокоило ее совсем другое.

– Такие люди, как Анисия, бывают склонны к суициду? – спросила она.

Почему-то облик Александра Ивановича и сам факт того, что перед ними доктор медицинских наук, подсказывали, что он может дать ответ практически на любой вопрос.

– Не знаю, – ответил Александр Иванович. – Как я и говорил, все нужно оценивать в комплексе. Я пытаюсь вспомнить ее – для меня она остается Алисой. Я бы не сказал, что увидел в ней что-то, что противилось замыслу Бога о ней. Я говорю не про конкретную ситуацию, а в целом – об идее жизни. Не было в ней и глубокого отчаяния, когда люди настолько теряют опору, что от них тоже можно ждать чего угодно.

– Но говорите вы неуверенно.

– Потому что у меня нет деталей. По большому счету на самоубийство способен любой: внутри нас живет враг – не важно, верите вы в Бога или доверяете только психологии. Чаще всего мы справляемся с врагом, а он проявляет себя только в деталях, толкая нас на отдельные слабости: гнев, обман или страсти, которые разрывают нас на части. Возможно, он найдет в человеке ту самую слабую точку, и несчастный сопьется или умрет от передозировки. В конечном итоге все это тоже самоуничтожение – то, к чему враг стремится. Но…

– Вы говорите «враг». – Голос Варвары оставался бесстрастным, как у полицейского в хорошем скандинавском фильме. – Так говорят священники.

– Нет, я психиатр. Но чем больше практикуешь, тем больше видишь. Психология – это только часть человека, причем та, что умрет вместе с ним. Как рука, или нога, или дыхание. Ни один мертвец не дышит. Но присмотритесь к людям – в них есть и бессмертная часть. В некоторых случаях такое понимание вещей очень помогает.

– Я оборвала вашу мысль.

– Да, я сказал «но».

На какое-то время в комнате установилось молчание. Пациенты заканчивали обедать. Кто-то заглянул к ним в комнату, но Александр Иванович кивком дал понять, что занят.

– «Но» заключается в том, что никто из нас не может знать, что будет завтра. Наши опоры насколько глубоко проникают в нашу же природу? Иногда кажется, что фундаментальнее основ быть не может, а потом вдруг выясняется, что вся система ценностей имела какую-то в самой своей сердцевине прореху. И все – нет больше крепкого человека, а есть обноски некогда красивой одежды. У моего товарища был друг. Замечательный спортсмен. Надо сказать, что пример не самый лучший: спортсмены как раз входят в так называемую зону риска, поскольку их опоры чаще всего мнимые – результат в соревнованиях и жажда успеха. Но тот, о ком я говорю, внешне – для близких и болельщиков и прежде всего для себя – казался крепким орешком. У него случались поражения, и к ним он относился «правильно»: работал, работал. Потом случился Covid. Потом ему ампутировали обе ноги, и он превратился в лежачего. Перестал быть спортсменом. Не покончил с собой, потому что физически не мог этого сделать. Сейчас он в относительном порядке, хотя и остается один – кому он такой нужен? Разве что матери да несчастной жене. И я не сомневаюсь, у него были моменты, когда он ставил перед собой вопрос: на что ему такая жизнь.

– Вы ничего не говорите про Анисию.

– На первый взгляд может показаться, что она должна быть более подвержена «системным сбоям» в психике. Но на деле может оказаться иначе – зависит от того, насколько прочно сидят в ней ее представления о мире и насколько глубоко она вживается в те роли, которыми живет. Также важен конкретный фактологический ход