Третий глаз на затылке у щена, правда, не вылупился, но реакция на любую скрытую угрозу (за спиной, за углом, за дверью) — абсолютная!

(Если при… э-э… собачивать особь к наиболее близкой по духу и букве породе, то самурайский пес. Культивировались издавна подобные особи при дворе японского императора — гладкошерстые, жилистые, басовитые при малом росте, окрас рыжий, морда черная. Не столько бойцовые, сколько сторожевые. Впрочем, дрессура определяет. Повадились самураи брать с собой в странствия эдакие «спецсредства». Не экзотики ради, функциональности для.

Вот и Артем впоследствии не пожалел, что Архар за ним увязался. Была парочка ситуаций… В сегодняшнем метро и на сегодняшней Сибирской — не считается, детские игры по сравнению…)

Ну и полосатость — от щедрот природы. Ни вреда от нее, ни пользы. Да! Плюс многобуйная шерсть отрастала не по дням, по часам. Долой гладкошерстых предков! И подите в задницу, авторы клипа «Elseve»! Радиация не завсегда влечет облысение. Иногда — вот… Экзот!

Экзот щен был еще тот! Черт полосатый, неухоженный в течение трех месяцев. Рога ему в придачу, и — типичный черт полосатый. Рогов щену ген не дал. А то бы кличка полностью соответствовала внешности — козел и есть… горный!

(Крупно— и мелкорогатые в окрестностях Бомт-Оьвла как раз пострадали под влиянием фона — одичавшие, с выпавшими рогами-копытами, облезлые, как те стригуще-лишайные детки в метро, не к ночи помянутые.)

Архар — не потому, что козел. «Архать» — дразнить собаку, ярить. Исконно сибирское, красноярское. Токмарев — уроженец Красноярска-26. В определенном состоянии души он «архал» изрядно (не на собаку!), вырывалось изнутри темное: ар-р-рх-х! И враг, соперник, противник ощущал: ой, сдаться, что ли, пока не поздно?! или… уже поздно?

Щен воспринял Токмаревский «ар-р-рх-х!» иначе. Типа призыва — кис-кис, цып-цып, ар-р-рх-х!

Дурашка бестолковая! Архаром будешь.

Буду, буду… дурашка бестолковая. Пардон! Хозяин. Тяф!

Хитер, псина, хитер!

Хитер.

Выкатившись косматым шариком из сумки, Архар прогнулся перед Натальей, положил башку на выставленные вперед лапы. Еще, знаете, набок ее, башку, — у-у-ути-пути! Устоять невозможно!

— Какая прелесть! Он кто?!

Артем облегченно выдохнул… Прелесть. Кто бы ни был. Уф-ф!..

Архар стоически терпел, пока Наталья намыливала его в ванне, пока стригла специфической машинкой (не под ноль, но под бокс), пока обмазывала долговечной… долговечным «Joico» (между прочим, этим «Joico» в приличном салоне сто долларов покраска), прополаскивала, сушила феном.

Архар благосклонно принял молочного поросенка — не жрал с урчанием и хлюпаньем, кушал.

Архар беспрекословно занял указанный коврик в прихожей — разве что «спокойной ночи» не произнес, дисциплинированно заснул.

— И как тебе Архар?

— Прелесть. Сказала же. Он какой породы?

— Понятия не имею. Тебе это важно?

— Да нет. Я так…

— Димке, думаю, тоже…

— Погоди. Ты его у нас хочешь оставить?

— Я ведь специально для Димки вез…

— Исключено, Тем. Он — прелесть, но — исключено.

И снова не возразить!

У тещи — аллергия. Сам же видел и слышал: «Меня сегодня душит, просто душит». Теща не подозревала, что там у зятя в сумке, но аллергия на собачью шерсть моментально проявилась. А здесь — однокомнатная. Наталье — на работу, Димка — только через неделю. Оставлять маму наедине с псиной, пусть и благовоспитанной? Неделю — куда ни шло. Но в Питер, в новую двухкомнатную, они с Димкой — месяца через полтора-два, не раньше. Всяческие формальности, хлопоты с переездом. Один переезд равен одному пожару. И все это время Архар здесь? Сам же понимаешь… Забери, Токмарев, забери. А то Димка из Гаваны вернется — они друг к другу привяжутся, и что потом? Нет, забери, не калечь психику — ни Димке, ни псине. Вот была бы по-прежнему квартира на Сибирской…

Наконец-то! Никто тебя, жена, за язык не тянул. И что там? С квартирой на Сибирской? С НАШЕЙ квартирой?

Что там с квартирой на Сибирской, Наталья и растолковывала всю оставшуюся ночь: в общем, не НАША она теперь…

И рассвело. Тинто Брасс в телевизоре угомонился. Начало апреля, рассветает рано — пять утра. (Шесть! Переход на летнее время. Не забудьте с пятницы на субботу перевести стрелки на час вперед!) Как бы пора-пора. Тема как бы исчерпана. А на другие темы разговаривать как бы не хочется. Переварить надо. И на забитую «стрелку» в одиннадцать явиться, скорректировав базар в свете поступившей информации. М-да. Куда девать оставшиеся часы?

— Позвоню?

— Само собой, Артем. О чем ты! — не всполошилась, не спросила: кому?! зачем?! надо ли?!

А кому? И зачем? И надо ли?

Надо. Затем. Кое-кому.

— Я когда с Зинаидой вчера по телефону говорил, она сказала, что ты — у себя. Это где?

— Да тут… рядом. Артем, тебе так важно?

— Не так чтобы…

— И опустим…

Могла бы солгать: у подруги, по работе, к соседке за спичками.

Не солгала. Ну да и не ответила толком. Обезоружила. И на провокацию («Позвоню?») не поддалась: мало ли с кем Токмареву приспичило пообщаться ни свет ни заря. «Само собой, Артем».

Он наизусть помнил по старой памяти номер Чепика. Но — не Чепику. С Генкой, то бишь с Кайманом (с Кайманом, с Кайманом! Разве Генка нынче для Токмарева — Генка? Кайман он!), на одиннадцать назначено.

А Марик Юдин все-таки нужен. Токмарев приехал в Бор и затем, чтобы, помимо всего прочего, с Мариком обговорить некоторые нюансы. Ан выясняется за всем этим «всем прочим» с Юдиным и не пересечься. Мало ли как там сложится… после одиннадцати. Но с пяти до одиннадцати — «окошко». Деваться-то куда-нибудь надо? Проснись, Марик! Кто рано встает, тому бог подает.

Артем настроился на длинное ожидание, пока длинные гудки не разбудят абонента.

Ё! Зря настроился. Трубка отзывалась короткими «занятыми» сигналами. Круглосуточно Марк на проводе висит?! Или телефон у него сломан?! Явочным порядком, что ли? Ну да. Если телефон и в самом деле просто неисправен, а Марк в отсутствии, шесть часов по Бору бродить? (Не возвращаться же сюда, на Новую Землю!) Разве что в Андерсенграде пересидеть, в псевдоготическом детском городке, — как раз в двух шагах от Юдина. Забраться в башенку, вскрыть консерву с тушенкой… Токмареву не привыкать бодрствовать. Только сыро и холодно. Токмареву и к сырости с холодом не привыкать. Но одно дело — чужбина и другое — домой вернулся, называется!.. В висках отдавать стало. Не ноющая боль, но раздражающее потрескивание. Контузия, мать ее! Сейчас бы горячую ванну…

— Может, тебе пока тоже — ванну? — поймала на мысли Наталья.

Ё! Чтение на расстоянии. Пусть невелико расстояние — сантиметры.