Шрифт:
Закладка:
Медведь, граждане! Ни медведей, ни волков в области Победограда никто не видел уже лет двадцать!
Но вот: медведь. Что-то разбудило зверя от сезонной спячки. Он был голоден и зол. Он видел двуногих, но пока не решил, что с ними делать.
– Нельзя бежать, догонит! – прошептала Варвара, ухватив Толю за рукав.
– Ну-ка, в сторону! – Парень решительно отстранил спутницу.
С плеча в руки слетел карабин. Ладонь залихватски прогулялась по рычагу затвора. Приклад упёрт в плечо, ствол не дрожит.
– Отойди назад! Назад! – зашипел Толя. – Как только выстрелю – беги!
– Как же ты один… я помогу! Дай топор!
– Сказано: беги!
Пожалуй, это была хорошая мысль. Медведь приближался, уминая когтистыми лапами снег. Нос шумно втягивал воздух, впитывая запах: овчина, кожа, сталь, оружейная смазка и живое вкусное мясо. Сталь и смазка не очень нравились, но и не очень пугали животное – голод был сильнее осторожности. С другой стороны, оружие пока удерживало его от нападения, но вовсе не факт, что надолго. До мишки оставалось не более сорока метров.
Толя пихнул Варю в грудь, сделав страшное лицо. Губы сложили немое слово: уходи! А потом он вновь обернулся к хозяину леса.
Тридцать метров.
Варя колебалась. Ей было до ужаса страшно, но она не могла бросить товарища, отчётливо понимая, что её топорик плохое подспорье в драке с медведем. С медведем! Который выжил среди мутантов, когда эти монстры подъели почти всех нормальных зверей в округе! Значит, это был монстр не хуже любого шипа или матриката.
Двадцать пять метров.
Зверь вдруг ускорил шаг, почти перейдя на рысь.
Палец на спуске дрогнул… но карабин отозвался сухим щелканьем. Толя дёрнул затвор, но патрон, предательски онемевший в самый неподходящий момент, предал ещё раз. Не вылетел наружу. Его перекосило в каморе.
– Клина поймал! – в панике зашептал Толя, не забыв, впрочем, Варвару. – Беги же, дура, беги!!!
Затвор никак не поддавался. Медведь издал протяжное ворчание, пока ещё не рык, но ничего хорошего этот звук не предвещал.
Пятнадцать метров.
Карабин внезапно отмер, победно клацнув, патрон тускло сверкнул латунными боками и потерялся в снегу. Толя вскинул оружие.
Неизвестно, чем бы всё кончилось, но вдруг невесть откуда, совершенно бесшумно появился Старый. В его руках уверенно лежал пулемёт ПКМ. Дед пошёл на медведя.
– Ты чего проснулся, сосед? – произнёс он, остановившись перед животным. – Разбудили? Шёл бы ты лучше снова на боковую.
Случилось странное. Огромный зверь умерил шаг и как-то неуверенно подошёл к Деду. Боднул лохматой башкой в бедро, словно говоря: извиняй, брат, тяжёлый день; развернулся и потрусил в чащу.
– Это Потапыч, – пояснил Дед, закинув оружие на плечо. – Мы вроде как дружим. Последний медведь в округе. Рубите ёлку, а то сейчас ещё кого-нибудь принесёт. И чего Михаила Потаповича подняло под праздники?
Пока Варвара расправлялась с деревцем, Старый облапил Толю за плечо, долго его рассматривал и, наконец, произнёс:
– За оружием надо следить. Вернёмся домой – переберёшь мосина, – и, помолчав: – Спасибо… не струсил. Потапыч, вообще, с людьми смирный. Или он только со мной смирный? Зимой мог бы и порвать. Зверюга серьёзный. Чего ему не спится? Надо бы обойти территорию, что-то я с вами засиделся.
Произнеся такую длинную и, в общем, необязательную фразу, Дед взял паузу едва не в час. Молчал и о чём-то думал, пока Толя разбирался с трёхлинейкой.
Пришло время спать, и Варвара поймала себя на мысли, что глупо улыбается, обняв подушку. Попробовала на вкус слово «солнышко» применительно к себе. По всему выходило, что да – солнышко. Во-первых, красотка (каждый скажет). Во-вторых, солнышко.
«А он, пожалуй, ничего», – вдруг решила она, напугалась столь неожиданного поворота и уснула.
Ты смотри, у Деда, оказывается, есть имя! Павел Борисович Ильичёв.
Странно, правда?
В смысле, не то странно, что у человека есть имя – оно всем положено, потому как без имени проживать на белом свете! Странно другое. Вот Варвара-краса. Фамилия у неё Ильичёва. Её дед Паша – отец матери нашей ненаглядной балерины. А чего тогда фамилия матери, а не отца? Была бы Петрова или какая-нибудь Филькенштейн (в Победограде такие встречаются – сам слышал!), а то Ильичёва…
– Послушай, Варя, – спросил я, улучив минутку, – как так получается?
Ну и изложил вопрос.
Улучать минутку надо было, чтобы выгадать удачное настроение. Она ж колючая, что твоя «егоза». («Егоза» – это я насчёт такой, особо вредной колючей проволоки, если что.) Сидели мы тогда, помнится, в её комнате, которую по случаю временно занимал ваш юный друг. Я разбирал карабин, с которым оказалось возни за самые гланды, а она книжку читала на топчане, уютно подобрав ноги под себя.
– Анатолий, это неприятная история. Мне её пересказывать посторонним людям никакой охоты, – и добавила неожиданно: – Даже вам.
Вот что за манера выкать человеку, который, между прочим, между ней и медведем встал? Будто я мерзавец какой!
– Это, солнце моё, – говорю, – вам виднее. Я нехороших историй не только слышал, но и видел немало. Не забоюсь.
Она отложила книгу и поглядела на меня этак долго. Будто оценивала, какие такие нехорошие истории пришлись на долю вашего рассказчика. Хорошие у неё глаза, глазищи даже. Большие – страсть!
– Анатолий, мой отец погиб, когда я ещё не родилась. Они с мамой даже пожениться не успели. Она оставила отцовскую фамилию. Так получилось, что и я – Ильичёва.
Вот оно как. Получается, что и она сирота. О том, что и мать Варвары пропала без вести, я уже знал, не стал переспрашивать. Я и говорю:
– Оба мы одинокие в этом мире! У тебя хоть Дед есть. А у меня родители погибли при налёте банды, когда мне было три годика. Попал к приёмным. А потом их мутанты сожрали, и невесту мою, да прямо со всем селом. Один я остался.
– Соболезную вашему горю, Анатолий, – отвечает она. – Только зачем вы мне всё это рассказываете? Я на вашу приватность не претендую и не собираюсь копаться в вашей личной истории.
Кучеряво сказала, да? И не поймёшь, обижаться или нет. Такая это образованная порода в столице, выражается ровнёхонько по писанному, а что на душе за всем этим – не разобрать.
– Оченно спасибо за такое твоё сочувствие, – ответил я вежливо, желая показать, что не одни они такие культурные. – Только, в натуре, я ж просто поделился. Ты, мол, сирота, и я тоже. Судьба такая. Одна на двоих.
Зачем это я ляпнул, не ведаю. Что-то у меня от Варвары переворачивалось внутри. Постоянно нёс в её присутствии всякую чушь. Я, вообще, не болтливый. Знали бы вы моих приёмных родителей – отучили меня языком трепать навсегда. А тут чистое наваждение. То болтаю, то песенки пою, хотя те песенки не для Вариных столичных ушей. И не остановиться.
