На одной из террас, подальше от обеденного зала, накрыли длинный стол, постелили белую скатерть, а среди тарелок с салатами и мясными закусками поставили розы в стеклянных вазах. Позже тетушки заметили, что такой изысканной сервировки они не видели со времен Большого дома с камелиями, еще до начала тернистого пути, приведшего отца к разорению.

Думаю, я произвела на женщин благоприятное впечатление своей косой, детским платьицем и манерами сеньориты из хорошей семьи, несмотря на то что я не арийка и выглядела откровенно бедно. Если бы я вышла замуж за Фабиана, это ничего бы не принесло их клану в экономическом плане, к тому же я бы выделялась среди них эдаким пятном. Они, разумеется, думали об этом, но промолчали, потому что были слишком воспитанны, чтобы высказывать подобные соображения вслух. Рано или поздно немцам все равно предстояло смешение с народом принявшей их страны, и все-таки им было жаль, что оно затронуло именно их семейство. Это не мое предубеждение, Камило, просто в те времена многие иностранные поселенцы все еще жили в замкнутом кругу. Неподалеку имелось полдюжины прекрасных юных немок на выданье, чье положение было получше нашего, и они бы больше подошли Фабиану. Кроме того, он был слишком молод, чтобы жениться, у него еще не было ни диплома, ни средств к существованию, поскольку работать на отца он отказывался.

Убедившись в том, что семейство меня не отвергло, Фабиан решил действовать решительнее, пока родственники не переменили своего мнения, а я не уехала в Сакраменто. На следующий день, пользуясь тем, что тетушек рядом не оказалось, он загнал меня в угол и дрожащим голосом объявил, что ему нужно поговорить со мной наедине. Я отвела его в Скворечник, мое личное убежище, куда редко ступала чужая нога. На двери висела табличка с надписью, запрещающей вход «лицам обоего пола». Вечерний свет мягко освещал комнату, в которой все еще пахло сосновым деревом. Обстановка была скромной: доска на железных ножках в качестве стола, стеллажи с книгами, дорожный сундук и ветхая кушетка, на которую я указала Фабиану, устраиваясь в единственном кресле.

— Ты уже, наверное, знаешь… что я хочу… хочу… хочу… тебе сказать? — мучительно заикался Фабиан, вцепившись в один из трех носовых платков, которые всегда носил в своих бесчисленных карманах.

— Нет, откуда мне знать?

— Пожалуйста, выйди за меня замуж. — Он выпалил это без запинки, почти крикнул.

— Замуж? Мне всего двадцать, Фабиан. Как я выйду замуж?

— Это не обязательно должно быть… прямо сейчас, мы… мы… мы можем подождать… Я скоро закончу учебу.

Мои тетушки и дядя Бруно не раз подшучивали над ежедневными визитами ветеринара, и мне давно пора было догадаться, что интересую его я: больше в Санта-Кларе не было ни единой души, на кого этот молодой человек мог бы обратить внимание, и все же его признание меня удивило. Я хорошо к нему относилась, хотя его постоян-ное присутствие дома иной раз меня раздражало. Если в какой-то вечер он не являлся в обычное время, я с некоторым беспокойством посматривала на часы с маятником.

Когда он заговорил о женитьбе, я поначалу испугалась: меня страшила перспектива очутиться в немецкой колонии, где я буду чувствовать себя как гадкий утенок среди белых лебедей. Выйти замуж за Фабиана было бы ужасной глупостью, но, видя его перед собой, растерянного, не справляющегося с могучим течением своей первой любви, у меня не хватило духу отвергнуть его предложение.

— Прости, но так сразу я не могу дать тебе ответ, мне нужно подумать. Давай подождем некоторое время, а пока узнаем друг друга получше.

Фабиан глубоко вдохнул — он не дышал больше минуты — и вытер лоб носовым платком с таким облегчением, что глаза у него увлажнились. Испугавшись, что он вот-вот расплачется, я подошла к нему вплотную и наклонилась, чтобы чмокнуть в щеку, но он решительно притянул меня к себе и крепко поцеловал взасос. Я отшатнулась, испуганная столь неожиданной реакцией этого человека, такого, казалось бы, взвешенного и рассудительного, но он меня не отпускал и продолжал целовать, пока я не расслабилась в его объятиях и не ответила на поцелуи, прислушиваясь к этой впервые возникшей близости.

Сложно описать противоречивые эмоции, которые владели мной в тот момент, Камило. С годами острота желания притупляется и такого рода воспоминания кажутся нелепыми, как припадок безумия, сразивший постороннего человека. Должно быть, я почувствовала пробуждающуюся сексуальность, удовольствие, возбуждение, любопытство, смешанное со страхом, что я беру на себя слишком много обязательств и не смогу пойти на попятную, но сейчас я сомневаюсь во всем, что связано с сексом. Я забыла, как это бывает.

Я никому не рассказывала о том, что произошло в тот день, но все, даже Торито с его невинностью, обо всем догадались: сам воздух менялся, когда мы с Фабианом были вместе. Мы под любым предлогом исчезали в Скворечнике, движимые неистовым возбуждением, которое невозможно было скрывать. Неудивительно, что ласки становились все настойчивее, но у Фабиана имелись твердые представления о том, что дозволяется до брака, и ничто не могло его поколебать — ни пылкая страсть, ни моя податливость. Несмотря на риск забеременеть и строгое воспитание, ханжество Фабиана меня возмущало; если бы он позволил, мы бы в ту же секунду разделись и занялись любовью, а не изнурительной возней, которой предавались до сих пор, путаясь в одежде. Видишь ли, Камило, в то время девушки моего круга не должны были спать со своими женихами до замужества. Уверена, они многое себе позволяли, но не признались бы в этом даже под пытками. Противозачаточные таблетки еще не были изобретены.

В дни, оставшиеся до моего отъезда, мы изучали друг друга где придется — в хижине, в конюшне, на кукурузном поле. Фабиан клялся любить меня до гроба и тысячу раз повторял это в своих письмах. Я свыклась с уверенностью, что однажды выйду за него замуж, — в конце концов, стать женой и матерью естественно для любой женщины.

— Фабиан — хороший парень, порядочный, трудолюбивый, привязан к семье, а ветеринаров все уважают, — говорила тетушка Пилар.

— Этот мальчик — одна из тех преданных натур, которые влюбляются раз и навсегда, — добавила тетушка Пия, непобедимый романтик.

— Если бы вы знали, какой он зануда. Он настолько предсказуем, что я уже заранее вижу, какой будет наша жизнь через десять, двадцать или пятьдесят лет, — возражала я.

— Лучше муж-зануда, чем гулена.

Но что могли знать о любви и браке старые девы? Мне нравились сексуальные игры с Фабианом, хотя