— Добить надо было, — вздохнул я, признавая свою вину.

— Вот именно. Этот придурок доставал меня ещё в универе. Но как он умудряется из этого мира лазить в Инет, ума не приложу?! Блог ведёт, в ЖЖ отписывается. Я по отдельным ссылкам на него и вышла.

— Спасибо, солнце моё ясное.

— Плиз, силь ву пле, битте-дритте! Только с обнимашками не лезь, пока эта кукла Барби у меня за дверями в ночной сорочке трётся. Уводи их уже! Видишь, я нервничаю…

— Да они и сами бы рады убраться, но как…

— Бери всех в кучу и тащи за ворота. Отсчитай три шага по прямой. Держи всех за руки, мне там новый портал вчера установили. Как раз и опробуем…

На выходе заждавшиеся девушки было вновь накинулись на меня с вопросами, я, как мог, успокоил всех и быстро отвёл с Хозяйкиного двора. Голос в динамиках, быть может, самую чуточку потеплел…

— Иди, иди, не бойся. Уж тебя-то не обижу. Куриц этих держи на коротком поводке! Увижу, что хоть одна к тебе прижимается, — всё, фарш, котлеты, детский дом, пусть малыши мясному порадуются. Переведи им на церковнославянский, а то у них лица непонимающие…

— Ну, Кать?!

— Ладно-ладно, улыбнитесь, вас снимает скрытая камера-а!

В тот же миг мостовая под нашими ногами растворилась, и мы вчетвером рухнули в зелёное пламя бездны. Девушки завизжали так, что и натянутая на уши папаха не спасала меня от боли в барабанных перепонках. А уже через секунду, открыв глаза, мы всей компанией сидели на травке за околицей. Солнышко уходило за обеденное время, деревенские псы, озадаченные нашим внезапным появлением, не спешили лаяться, а лишь неуверенно перегавкивались, словно советуясь друг с дружкой, как реагировать на такенные-то чудеса.

Первой пришла в себя молчаливая сельчанка, резво вскочившая на ноги и, не сказав ни «спасибо», ни «до свиданья», дёрнувшая бегом до дому. От болтливой заразы мы не могли избавиться вплоть до дядюшкиного двора, а уж там её рыжий ординарец нагайкой отогнал, и то с усилиями. Нежная Маргарита, как девица благородных кровей, вела себя тише воды ниже травы. Шла за мной на цыпочках, стыдливо опустив очи долу, и весь лик её являл подлинное смирение, всепрощение и кротость. Не знаю, кого как, но меня это не обманывало ни капельки! Какой разнос это голубоглазое чудо устроит своему папеньке за непредупреждённое похищение и малоприятную экскурсию в упыриный подвал, можно было только догадываться…

— Разрешите войти? — Я деликатно постучал в дверь, сунул нос в щёлочку и понял, что входить не надо.

Губернатор Воронцов и генерал казачьих войск Иловайский 12-й сидели за столом, скинув мундиры, и по-простому резались в карты на щелбаны. Три или четыре пустых штофа у ножки стола (гусарская традиция) подтверждали, что ни папенька о судьбе дочери, ни дядюшка о любимом племянничке особенно не волновались…

— А мы вальтом-с!

— А мы дамой трефовой, роковой!

— А я вашу даму, стыд сказать, разверну да и остудю червями!

— А я вам не очень помешаю? — ангельским голоском пропела Маргарита Афанасьевна, не чинясь отодвигая меня в сторону.

— Иловайский… мать твою! — мигом забурел мой смущённый дядя. — Не мог предупредить заранее, а? Сижу тут расхристанный, как поп опосля крестин у городового…

— Па-пень-ка-а-а! — И губернатор Воронцов был во фронт атакован рыдающей дочерью, которая в душевном порыве едва не сбила родителя со стула.

Я быстренько помог дядюшке накинуть мундир, протёр рукавом ордена и тихо откланялся:

— Без меня управитесь?

— Уйди с глаз моих, трещотка сарацинская!

— Только со спасённой невестой уж будьте поласковее. У ней чувствительность повышенная, чуть что, в обморок на пол кидается. Видать, малахольная…

— Изыди, говорю!

— А в остальном ничего. Тверда, упряма, не застенчива. По всему селу в одной нижней рубашке прошлась, и ничего, не покраснела, стыда ни в одном глазу…

— Пошёл вон, Иловайский! — наконец сорвался дядя, топая ногами, и вот теперь я точно мог уйти с чувством выполненного долга.

Уже на выходе со двора слегка попридержал рыжего ординарца:

— Погоды стоят тёплые, а?

— Тебе чего, генералов племянничек? — сразу напрягся он, но у меня на тот момент ничего такого не было, просто светлое состояние души.

— Погоды, говорю, тёплые! Как дома-то, что из родной станицы пишут?

— Ничё не пишут. Жена неграмотная.

— Да я знаю.

— А чё ж спросил?

— Так, для поддержания разговору. Ты Прохора не видел?

— В церкви он, — отмахнулся дядин казак. — Свечи по тебе ставит. Говорил, что собственными глазами видел, как ты в болоте утоп.

— Ну было дело… так, чуток, — засобирался я. — Пойду, утешу старика…

— Да его уже половина полка утешила, за такое дело каждый рад был стопочкой проставиться. А ты опять живой…

— Сам удивляюсь. — Дальше болтать смысла не было, без того знаю, как меня все здесь любят. И не то чтоб злые али из зависти, хлопцы у нас хорошие, просто традиция такая: раз ты генеральская родня, значит, огребай за двоих, не гордись перед людьми чужими эполетами.

В станицах-то ещё покруче будет. Это ты на войне там есаул, войсковой старшина, батька-атаман, а в мирной жизни разок со стариками на завалинке не поздоровкаешься — всё, обид аж до Рождества не забудут, а бабки их ещё и выскажут со слезами, с укором за высокомерие. В миру все равны, все одной семьёй живём, одним воздухом дышим, по одной земле ходим. Посему, раз ты начальство, дак с тебя и спрос больший. Мне этот спрос с первого дня пребывания в полку аукается. Если б не Прохор…

Я добрался до небольшого сельского майдана перед церковью и осторожно, из-за угла, оглядел прилегающую территорию. Так и есть, у входа, привычно сцепившись языками, стояли две печально знакомые старушки. Те самые, что чуть не ухайдакали меня в прошлый раз.

И что делать? Ждать своего же денщика тут, пока он там, может, перед иконами на коленях слезами горючими умывается? Через ограду лезть, так риск шаровары порвать, а напрямую в храм божий идти — верная смерть!

Старушки тоже на минутку прекратили разговор, одна прислушиваясь, другая принюхиваясь. Зуб даю, они таких, как я, за версту чуют, на сажень под землёй видят и уж точно на дух не переносят. Может, из пистолета в воздух пальнуть, они отвлекутся, а я и прошмыгну? Ага, как наивная мышь между двух опытных кошек-крысодавок с религиозным креном на оба полушария? Причём не только мозговых, прости меня господи…

— Дяденька, а ты чего здесь прячешься?

— Ой, — сказал я, вернувшись на