Шрифт:
Закладка:
— Почему ты молчишь? О чем ты думаешь?
— О женщине, — сказал я. — Вы ее не знаете.
— Она подходит тебе?
— Да.
— Все остальное не важно. У твоего отца одно время была в Ле-Мане любовница. Я как-то раз видела ее. Рыжеволосая. Форменная красавица. Он ездил к ней каждую пятницу. Это шло ему на пользу, поднимало настроение. А потом она вышла замуж за богатого мясника и уехала навсегда в Тур. Я очень жалела об этом.
Шарлотта внесла в вазочках крем-брюле. Собачонки поднялись в ожидании на задние лапки.
— Так ты позволил Мари-Ноэль вернуться из Виллара с Жюли и ее внуком? — продолжала графиня, переходя на другую тему. — Девочка была полна впечатлений, говорит, грузовик лучше, чем «рено». Я спросила, кто его вел. Она ответила: один из рабочих, молодой, с кудрявыми волосами. Говорит: ей понравилось, как от него пахнет. «Расскажи об этом тете Бланш, — посоветовала я ей. — Послушай, что она тебе скажет».
Значит, мадам Ив — это Жюли. У меня отлегло от сердца. Застав, когда я вернулся, Франсуазу в постели, я совсем забыл о Мари-Ноэль и грузовике.
— Все дети любят кататься в грузовике, — сказал я. — Возможно, я сам тоже.
— Ты? — Она засмеялась. — Лучше не вспоминать, что ты творил в ее возрасте. Помнишь маленькую Сесиль, которую как-то привели к чаю? Ты зазвал ее в голубятню и запер дверь. Мать больше никогда ее сюда не брала. Бедняжка Сесиль… Не спускай глаз с Мари-Ноэль. Она растет как на дрожжах.
— Не очень-то весело, — сказал я, — быть единственным ребенком в семье.
— Глупости. Ей это по вкусу. Она не хочет видеть здесь сверстников. Предпочитает тех, кто постарше. Я знаю, сама была такой в ее возрасте. Влюблялась во всех своих взрослых кузенов. У Мари-Ноэль их нет. Станет влюбляться в рабочих с фабрики.
В дверь постучали.
— Кто там? — отозвалась графиня. — Войдите. Терпеть не могу, когда стучат.
В дверях появилась Жермена.
— Господина графа к телефону. Спрашивает доктор Лебрен, — сказала она.
— Спасибо.
Я встал, положил на поднос салфетку.
— Лучше попрощаться сейчас. Я устала. Скажи старому олуху, чтобы не устраивал паники. Франсуазе нужно одно: не спускать ноги на пол. Возможно, она и родит тебе сына. Поцелуй меня.
Руки снова сжали мои, глаза не давали отвести взгляд.
— И забудь эти глупости насчет акушера. Слишком дорогое удовольствие, — добавила она.
Я вышел из комнаты, спустился по лестнице и подошел к телефону в нише, где висели плащи. У аппарата я застал одетую в халатик Мари-Ноэль. Лицо ее было бледным, вид — встревоженным.
— Можно, я послушаю в тетиной комнате? — спросила она.
— Конечно нет, — ответил я. — Доктор Лебрен хочет говорить со мной.
— Ты скажешь мне потом, что он говорил?
— Не знаю.
Я легонько оттолкнул ее в сторону и взял трубку.
— Алло? — сказал я; мне ответил высокий старческий голос; слова, обгоняя друг друга, лились бесконечным потоком.
— Добрый вечер, господин граф, так неудачно, что мы разминулись сегодня утром. Днем я был в Вилларе, могли бы повидаться и там, если бы я знал, где вы. Я нашел мадам Жан в крайне нервозном состоянии, она со страхом ждет предстоящее событие, и, бесспорно, любое волнение может на данной стадии привести к преждевременным родам, и, если принять во внимание затруднения, которые были у нее в прошлый раз, ее малокровие и прочее, мадам Жан могут ожидать значительные неприятности. Ей необходим полный покой в течение нескольких ближайших дней; седьмой месяц беременности является, как вы понимаете, критическим. Надеюсь, я вас не очень напугал?
Он замолк на миг, чтобы перевести дыхание, и я спросил его, не хочет ли он посоветоваться со специалистом-акушером.
— Покамест нет, — сказал он. — Если ваша супруга будет лежать спокойно и не проявит дальнейших симптомов недомогания, а главное, у нее не начнется кровотечение, все будет хорошо. Я бы посоветовал, чтобы само событие происходило в клинике в Ле-Мане, но мы еще успеем это обсудить в течение ближайших педель. Во всяком случае, я буду держать с вами постоянную связь и завтра позвоню снова. Между прочим, я полагаю, вы ждете меня в воскресенье?
Возможно, здесь было принято, чтобы он приходил в замок к ланчу, наносил своим пациентам не врачебный, а, так сказать, светский визит.
— Разумеется, — сказал я. — Будем рады вас видеть.
— Удачно, что спальня выходит окнами в парк. Вашу супругу ничто не потревожит. Значит, до воскресенья. Всего хорошего.
— Au revoir[55], доктор.
Я повесил трубку. «Вашу супругу ничто не потревожит…» Неужели во время воскресного обеда бывает такое бурное веселье, что шум не только долетает до гостиной, но и разносится по всему замку? Вряд ли. Интересно, что Лебрен имел в виду? Я вышел из ниши, Мари-Ноэль все еще была тут.
— Ну, что он сказал? — быстро проговорила она.
— Что maman не должна вставать с постели.
— А братец уже готов родиться?
— Нет.
— Почему же все говорят, что готов и если он сейчас появится на свет, то будет мертвым?
— Кто это говорит?
— Все, Жермена, Шарлотта. Я слышала, как они говорили об этом в кухне.
— Тот, кто подслушивает у дверей, правды не услышит.
Из столовой доносились голоса Поля и Рене. Они еще не кончили обедать. Я зашел в гостиную, Мари-Ноэль за мной.
— Папа, — спросила она шепотом, — maman заболела потому, что я разбила ее зверюшек и огорчила ее?
— Нет, — ответил я, — одно к другому не имеет никакого отношения.
Я сел на подлокотник кресла и притянул ее к себе.
— В чем дело? — спросил я. — Почему ты так нервничаешь?
Она отвела взгляд в сторону; ее глаза перебегали с предмета на предмет, смотрели на все, кроме меня.
— Не понимаю, зачем он вам, — сказала она наконец, — зачем вам этот мальчишка. Maman думает, что с ним будет одно мучение. Она давно уже говорила тете Рене: как жаль, что без него не обойтись.
Тревожный вопрос был вполне логичен. Почему ее мать должна иметь ребенка, если она его не хочет? Я бы предпочел, чтобы девочка спросила об этом Жана де Ге. Я не мог достойно его заменить. Пожалуй, в создавшихся обстоятельствах самое лучшее — сказать ей правду так, как я ее видел.
— Понимаешь, — сказал я, — причина тут довольно своеобразная и не заслуживает похвалы. У твоего дедушки Брюйера было очень много денег. Он
