Шрифт:
Закладка:
– У вас сейчас такое лицо, точно я приговорил вас к посту и воздержанию. Вам, вероятно, не захочется больше навестить меня?
Генри испугался. Он подумал, что Ананда в вежливой форме давал ему понять, что дальнейшее с ним знакомство невозможно. Точно прочитав его мысли, Ананда ласково добавил:
– Мой дом открыт для всех. Я буду рад видеть вас среди моих гостей. Этот дом – только временное мое пристанище. Настоящий же далеко отсюда. Но я бы не советовал вам спешить узнать мой настоящий дом. Торопясь, люди часто слишком многого ждут и от самих себя, и от тех, в ком ищут для себя идеальных руководителей. Не торопитесь. Ждите зова той любви, о которой я говорил сегодня. Этот зов вы услышите, когда станете любить людей. Марко скажет вам, когда можно будет сюда приехать еще, если, как я читаю на вашем лице, вы так опечалены разлукой.
– О, если бы вы знали, как теперь невозможно для меня жить без вас. Даже один день без вас невозможно и невыносимо прожить.
– Ну вот, я говорил, что английский Везувий – это чистое наказание, – смеялся Марко.
– Это нехорошо, Генри, – сказал Ананда, кладя ему руку на плечо. – Я не кудесник, а такой же человек, как вы. Но тот, кто не может и дня прожить в разлуке даже с самым очаровательным кудесником, – тот слишком слаб, чтобы идти дорогой свободных. Он раб своих желаний и не найдет точек соприкосновения с теми, кто освободился от них. Будьте сильным и работайте вдвое прилежнее, все время думая о людях, которых будете спасать своей наукой, а не об удовольствии общения со мной.
Так окончилось первое свидание Генри с пленившим его Анандой. Дальше Генри рассказал матери, как постепенно открылся для него новый мир, как он начал по-иному понимать смысл жизни. Чего Генри долго понять не мог, так это полнейшего отсутствия чего-либо личного в самом Ананде. Привыкший ставить себя в центр Вселенной, Генри никак не мог осмыслить жизни, в которой не было личного. И Ананда, видя его тщетные усилия, сказал ему однажды:
– Друг мой, послушайтесь моего совета. Оставьте пока мечту следовать за мной и жить моими принципами. Нельзя приказать себе идти путем вдохновения.
Можно только увлечься, загореться любовью к людям и состраданием к ним. И видеть радость не в том, чтобы подражать кому-то, кого любишь, а в том, чтобы жить по своей собственной инициативе, на собственный манер, но свободно и любовно, и тогда вы непременно встретитесь в делах и действиях дня с тем, кого сочтете себе примером и кто – на свой лад – идет, любя и сострадая. Соберите весь свой характер и волю, которыми гордитесь как самоцелью, переключите их на умение жить легко, просто, любовно принимая все жизненные обстоятельства. Поверьте, что это единственный путь, идя которым можно приблизиться ко мне. У человека нет другой возможности стать выше толпы, чем труд каждого дня.
Но Генри не внимал ничему. Он так впился в Ананду. что все его мысли, вся жизнь сконцентрировались на новом друге. Неотступными мольбами он выпросил у Ананды согласие взять его, в числе немногих, с собою в Венгрию, куда тот уезжал через несколько месяцев. Не сразу согласился Ананда и поставил перед Генри ряд условий, главными из которых были приветливость, затем доброжелательность к окружающим, изысканная вежливость и полная правдивость во всем, Генри должен был остаться в Вене один, пока Ананда уезжал по другим делам, а потом поехать с ним в Венгрию. Для Генри, надеявшегося, что Ананда возьмет его с собой, как Марко, было убийственным ударом остаться в Вене одному. Но здесь уж никакие мольбы не помогли. Ананда очень строго дал Генри понять, что люди, не имеющие даже капли духовной силы и выдержки, чтобы вынести кратковременную разлуку, не выдержат жизни рядом с ним.
Генри пришлось остаться, и одиночество его с отъездом Марко стало еще тяжелее. Но мало-помалу он стал обретать равновесие. Трудно давалось Генри самое элементарное внешнее воспитание. Он отлично знал, как надо вести себя с товарищами. Но не желал ни с кем дружить, считая себя выше всех. Простая приветливость и любезность, так сильно очаровавшие его в Ананде, не давались ему. Внешне он так и оставался угрюмым дичком. Наконец, он получил известие, что Ананда возвращается. Рад был Генри ужасно и оттого впал в необычную для себя рассеянность. Чтобы сократить время ожидания, он отправился в анатомический кабинет и, к ужасу профессора и товарищей, поранил себе руку.
Несмотря на все тут же принятые меры, к вечеру у Генри поднялся сильный жар, а утром он уже никого не узнавал и даже не подозревал, что подле него сидит Ананда, ворвавшийся к нему как буря. Это и было то время, когда мать приезжала к нему в Вену. Долго возились с Генри и сам Ананда, и его дядя, и еще какие-то люди, из которых он запомнил только Марко, пока Генри не был окончательно вырван из когтей смерти.
Болезнь произвела в его душе переворот, но вовсе не тот, на который надеялся Ананда. Он не стал мягче к людям, он только сделался тенью Ананды и преданность его не имела границ. Но была она ревнива, жадна, завистлива к каждому ласковому слову Ананды, подаренному другим.
– Вероятно, несносна ревнивая и тупая женщина. Еще несноснее умная, потому что у нее нет привилегии глупой. Но ревнивый ученик – посмешище для всех. И если ты, Генри, в сближении со мною не видишь ничего, кроме личной дружбы, – нам с тобой не по дороге. Повторяю: ты не готов в путь со мною.
Все, чего я и не замечу, – для тебя будет не только препятствием, но и трагедией. Ты настаиваешь, и сам видишь, как смешно выпячиваются твои свойства среди окружающих меня свободных людей. Нужно только любить. Так любить, чтобы победа над той или иной страстью пришла не от ума, а оттого, что сердце раскрылось. Ты же, в жажде чего-то высшего, все время путаешь понятия обыватель и мудрец. Не тот мудрец, кто сумел однажды совершить великий подвиг. А тот, кто понял, что его собственный трудовой день
