Шрифт:
Закладка:
— Ладно, сладких грёз, спящий красавец, — пробормотал он вслух. — А большая крыса возьмётся за свои маленькие крысиные дела.
Каграт яростно всхрапнул во сне и, что-то пробормотав, перекатился на бок. Рука его, зарывшаяся в ободранную волчью шкуру, дрогнула, и сильные пальцы сжались, сгребая мех, точно чуяли под собой чье-то податливое горло.
Саруман огляделся. Кругом стояла тишина. Только во дворе под окном злобно рокотал на подвернувшегося снагу раздраженный урук: «Это ш-што такое? Это ш-што такое, я с-спрашиваю? Ты куда парашу выплескиваешь, с-сволочь, к-крысоед вшивый? Не заметил меня, значит, да, незаметный я такой, по-твоему? Хочешь, чтобы я тебе это ведро щас на башку надел, с-сука?»
Выждав ещё пару минут, Шарки склонился над Кагратом, нашарил на шее орка плотный кожаный шнурок и осторожно вытянул его из-под гамбезона. Ножом, найденным на столе, маг аккуратно отогнул край жестяного крючочка, на котором висел «сит», снял амулет, потом нацепил на крючок поддельный «эстель» и всунул фальшивку орку за пазуху. Дело было сделано… Спрятав добычу в загашник, волшебник взял бутылочку со снадобьем, брошенную Кагратом на столе, и поставил на её место другую, похожую, склянку — в ней было точно такое же болеутоляющее зелье, только без снотворного. Потом бесшумно вышел из каморки и плотно прикрыл за собой дверь.
51. Закрытая дверь
Туман всколыхнулся. Что-то негромко скрипело в белесой мгле, слышался неторопливый топот копыт, какие-то невнятные погромыхивания и смутные голоса. Наверно, возвращались рабочие, призванные завершить не законченный накануне ремонт… Гэдж не прислушивался, не было у него сил прислушиваться, в ушах у него тоненько и противно звенело, точно в голове поселился злобный и очень назойливый комар.
— Эй, ты!
Убедившись, что до добычи им никак не добраться, гуулы рассосались вместе с ночной тьмой, но прорва к этому времени заглотила Гэджа почти до плеч. Он был едва жив: горло его саднило, лицо горело от укусов болотного гнуса, ног своих, повисших в вязкой стылой глубине, он и вовсе не чувствовал… Он еще не утонул только благодаря крепкой палке, которая якорьком цепляла его за переплетение болотных трав и не позволяла погрузиться в топь окончательно. Но долго так продолжаться не могло, Гэдж знал, что еще четверть часа или чуть больше — и трясина всосет его выше плеч, и тогда он, измученный и ослабевший, не продержится на поверхности и пяти минут.
— Чегой-то он молчит? — спросил над ухом чей-то писклявый голос. — Дохлый, что ли?
Гэдж с усилием заставил себя разлепить опухшие губы. Перед глазами его стоял туман — и вряд ли только болотный.
— Я не д-дохлый… В-вытащите меня…
— Надо же, — удивился писклявый, — не дохлый! Разговаривает.
— Ну и пусть разговаривает, — пробурчал другой голос, погрубее. — Чего это мы его вытаскивать должны? Ещё поговорит малость — и перестанет…
— Эй, вы! — раздался начальственный рык. — Чего встали? Работку бережем? Кто бревна за вас таскать будет — я?
— Да тут вон, — засуетился писклявый, — голова в болоте торчит.
— Ну и что? — пробурчал начальник.
«Действительно — ну и что? — вяло подумал Гэдж. — Мало ли в болоте торчит чьих-то голов…»
— Дак она того… разговаривает, — с сомнением произнёс писклявый. — И глазками лупает.
— Чё, может, шпиён?
Повисла тишина. Урук-десятник несколько секунд молчал — видимо, приглядывался, пытаясь рассмотреть Гэджа под слоем покрывавшей его болотной грязи. Что-то раздражённо проворчал под нос.
— Не, не шпиён… я, кажись, его знаю — это мальчишка Шарки. С-сучонок вшивый… Ты как сюда попал? — спросил он у Гэджа. Скорее брезгливо, чем с настоящим интересом.
Гэдж с трудом стряхивал какое-то нездоровое, овладевшее им сонное оцепенение.
— Я… заблудился, — прохрипел он. — Собирал немейник на болотах и… провалился… нечаянно…
— И давно ты тут торчишь?
— С… с вечера.
Он надеялся, что это звучит достаточно правдоподобно. Десятник, впрочем, не был расположен выяснять, что́ в словах Гэджа правда, а что́ — ложь, и сколько в целом частей того и другого.
— Ну, чего стали? — прорычал он на двоих писклявых снаг. — Несите жердь, да подлиннее, вытащим, так и быть, этого паршивца… Наше дело маленькое. А в Крепости, небось, с ним потом сами разберутся.
***
Вернувшись в лекарскую каморку, Саруман запер дверь на засов и плотно прикрыл ставни на окнах. Положил на стол обе половинки амулета — они сошлись, как две части хитроумной головоломки, приладились друг к другу, точно шестеренки сложного механизма.
— Ты сумеешь их воссоединить? — прокаркал Гарх.
— Думаю, да. Если амулет подлинный, это будет несложно… хватит даже простенького заклятия. Это не труднее, чем создать волшебный огонек.
Ворон, вытянув шею, смотрел с тревогой.
— А это не опасно? Ошейнику, кажется, не очень нравятся заклятия, даже простенькие.
— Еще опаснее медлить, Гарх. Каграт может заметить подмену, да и неизвестно, что там случилось с Гэджем…
— Этот паршивец так и не появился!
— Будем надеяться, что его все-таки перехватили эльфы… Что ж, это ещё один повод побыстрее выбираться отсюда. Нет времени ждать!
— А в Башне не почувствуют это… проявление магии?
— Да помолчи уже… маленький мой пернатый голос разума! — процедил Саруман. — Дай дорогу безумству. — Он взял обе половинки «сит-эстеля» в ладонь и накрыл их другой ладонью. Опустил веки, чтобы сосредоточиться…
Раньше на подобное заклятие ему хватило бы и пары секунд. Теперь же приходилось продираться к цели, точно сквозь густой терновник, ломая колючие ветви и оставляя на шипах клочья истерзанной плоти — но Белый маг был полон решимости довести начатое дело до конца…
Отступать ему было некуда.
На осторожное касание магии амулет отозвался почти сразу — и о́жил. Чуть потеплел, согрел ладонь волшебника, точно свернувшийся в горсти маленький зверек, Саруман ясно ощущал исходящее от каждой из половинок едва заметное колдовское веяние. «Эстель» казался чуть теплее, а «сит» щекотал ладонь, будто лапки крошечного насекомого. Но вместе с амулетом пробудился и ошейник, потяжелел, набряк недоброй силой, нагрелся, грозя оставить на коже ожог… Впрочем, несколько недель, проведенных вдали от Замка, позволили Саруману значительно продвинуться в его магических упражнениях, и он не то чтобы научился не обращать внимания на протесты ошейника, но как-то свыкся, притерпелся к ним, как привыкают к нудному, но неизбывному нытью старых ран. Да и глупо было пенять на неминуемую боль, раз уж взялся отгрызать застрявшую в капкане лапу…
Он
