— Не поможешь, значит? — насупился Гразульф. — А я думал, ты друг мне. Вон как мы хорошо солью с тобой торгуем!

— Почему не помогу? — Самослав пробарабанил по столу какую-то незатейливую мелодию. — Кое-что можно сделать. Ты мне поможешь, и я тебе помогу. Мы же с тобой друзья!

— Чего хочешь? — спросил в лоб фриульский герцог, споить которого было решительно невозможно. Невероятного здоровья был мужчина.

— Городок Тергестум[13] хочу и острова в лагуне. Торчелло, Мурано, Риальто… Те, что сейчас ромеям принадлежат.

— Да на хрена тебе это барахло понадобилось? — выпучил глаза Гразульф. — Тергестум мы лет сорок назад сожгли, он слова доброго не стоит. А про острова я вообще молчу. Они до сих пор ромейские только потому, что не нужны никому. Там же просто горстка рыбаков живет. Я те места хорошо знаю, это от моих земель день пути.

— Ты это все пока под себя возьми, — посмотрел на герцога удивительно трезвым взглядом князь. — А когда я попрошу, одному человечку отдашь. Моему человечку. Он там герцогом будет. Моим герцогом.

— Слышал я, что твоих купцов ромеи побили, — Гразульф тоже трезвел на глазах. — Почему сам отомстить не хочешь? У тебя сил на это с лихвой хватит.

— Там на кону многое стоит. Не ко времени мне с ромеями война, — неохотно пояснил Самослав. — Пусть думают, что я это оскорбление проглотил.

— Исаак, экзарх Равенны, может войной пойти, — задумчиво сказал Гразульф. — Эти земли ему подчиняются.

— Он твоих племянников зарезал[14], — жестко сказал князь. — Или забыл? А, демоны с тобой! Если он войной пойдет, я подмогу пришлю.

— По рукам! — протянул руку Гразульф. — Я тебе эти острова и городишко Тергестум отдам, а ты набеги авар прекратишь и дашь мне две тысячи солидов.

— Тогда ты в том городе никого пальцем не тронешь, — парировал князь. — Твои воины туда даже не зайдут.

— Две двести, — протянул руку Гразульф. — Больше не прошу, там все равно брать нечего. Это не город, а полная задница.

— Да сколько же в него влить нужно? — изумленно буркнул князь. — Верблюд, а не человек. — И он громко ответил, пожимая его крепкую, словно медвежий капкан, ладонь. — По рукам! Но за такие деньги сам себе подмогу нанимай.

В то же самое время. Окрестности Ктесифона (в 20 км от совр. Багдада). Персия

Константинополь, Ктесифон и китайский Чанъань, три самых больших города в мире, население которых колебалось между четырьмя и пятью сотнями тысяч человек. И вот прямо сейчас Стефан и Сигурд смотрели на уходящую за горизонт крепостную стену, защищенную сотнями башен. Как и все города в Междуречье, Ктесифон был выложен из сырцового кирпича, желто-серый цвет которого выделялся на фоне весенней зелени. Это потом, когда безжалостное солнце сожжет траву, окружающая природа станет такой же, как и этот кирпич, серо-желтой. А пока вокруг цвело буйство красок, которое радовало усталый глаз путников, утомленных той бедой и разрухой, что они видели по дороге сюда.

Приказ шахиншаха Хосрова обсуждению не подлежал. Как только к Ктесифону двинулась армия ромеев, на их пути разрушили дамбы, которые трудолюбивые крестьяне поддерживали в исправном состоянии последние несколько тысяч лет. Множество деревень было попросту смыто вместе с ничего не подозревающими жителями. Кирпич, сделанный из высушенной на солнце глины, просто таял, растворяясь в потоках воды. Погиб скот, погиб инвентарь, погибли люди, погиб урожай и запас семян… Плодородные поля превратились в болота, а потом, подчиняясь воле обезумевшего от ужаса царя царей, на эти земли пришли сборщики налогов, как будто мало бед свалилось на несчастных крестьян. Хосров продал с торгов все недоимки, даже те, что были прощены тридцать лет назад, и завалил свой дворец золотом и серебром по самую крышу, надеясь на них нанять новую армию и отбросить ромеев. А по покорно согнутым спинам потомков шумеров и вавилонян застучали палки мытарей, выбивая из них последнее зерно. Тот ужас, что пришлось увидеть по дороге, царапнул даже каменные сердца данов. Они не боялись смерти и охотно дарили ее в бою, но при виде маленьких детей, с раздувшимися от съеденной травы животами, даже им становилось не по себе. Месопотамия — житница Персии, лежала в руинах, а ее жители умирали от голода.

— Проклятый шакал! — скрипел зубами Шахрвараз, который запомнил эти земли цветущими, словно райский сад. — Отродье гиены! Почему я не убил его сам? Горе мне! Погубить такую страну!

— Тебе предстоит все исправить, великий царь, — почтительно сказал Стефан, который стоял рядом с ним, и смотрел на гигантский город. Взять его десятью тысячами воинов, что были у полководца, нечего и думать. Сам император Ираклий отступил от его стен. У него просто не было возможности взять его в осаду.

— Да как же его взять? — Шахрвараз мучительно размышлял, глядя на городские укрепления, на которых забегали воины, готовящиеся к обороне.

— Никак, — хладнокровно ответил Стефан. — Это невозможно. Пообещай десять тысяч денаров тому, кто убьет молодого шаха и откроет тебе ворота. Персидская знать в Ктесифоне перегрызется за это право, я тебя уверяю.

— И то верно, — успокоился полководец. Он окликнул старшего сына. — Шапур! Готовь лагерь и поезжай-ка в город. Скажешь, что мы не хотим зла. Просто воины вернулись домой, к подножию трона своего повелителя.

Неделю спустя

Предателем, как это часто и бывает, оказался начальник охраны юного шаха. Он же указал на всех недоброжелателей нового царя царей, и множество знатнейших придворных и военных чинов были казнены. Шахрвараз торжествовал. Он сидел на троне, изукрашенном золотом, камнями и слоновой костью. Над его головой на серебряных цепях висела корона шахиншаха. Персидские владыки зачастую не могли носить этот головной убор, уж слишком он был тяжел. На голове нового царя был надет кулох, ушанка, расшитая камнями и жемчугом, а одежды из тяжелой, густо затканной золотом парчи, спускались до земли, закрывая еще более нарядные сапоги.

Вообще, блеск персидского двора был таков, что это выходило за всякие рамки разумного. И еще больше это казалось неуместным и диким для того, кто только что видел умирающих от голода людей. Радость суеверного царя омрачало только одно. Когда он впервые надевал на себя царский убор, то у него от волнения так скрутило брюхо, что ему пришлось облегчиться прямо в тронном зале в заботливо принесенный кем-то серебряный таз.

А вот Стефану было на это наплевать. Ему был нужен крест, и немедленно, ведь до праздника Пасхи меньше месяца. И он почтительно попросил аудиенции у