может взять в герои добродетельного человека. Потому что пора дать отдых добродетельному человеку, потому что обратили в рабочую лошадь добродетельного человека, и нет автора, который бы не ездил на нем, понукая всем, чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что на нем и тени нет добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела.

— Нет, пора, пора наконец припрячь подлеца! Итак, припряжем подлеца!..

Эп. 2.

На последних словах автора возникает горбатый пешеходный мостик через Мойку. На мостик, борясь с пургой и ветром, вбегает небольшой человек в тощей шинелишке. Подбежав к фонарю, человек остановился, посмотрел на часы и, запахнувшись поглубже в шинель, прислонился в ожидании к фонарному столбу.

— Коллежский советник, — рекомендует автор, — Павел Иванович Чичиков. Два раза наживался, два раза проживался. Был под уголовным судом, но ловко увернулся и сейчас в ожидании лучшего вынужден заниматься званием поверенного...

Вдруг Чичиков встрепенулся. На мостике показался дородный господин, укутанный в меховую шинель. Чичиков бросился ему навстречу. Господин испуганно остановился.

— Чичиков! — недовольно воскликнул он. — Опять вы!

— Господин секретарь... — униженно раскланиваясь, проговорил Чичиков и, ухватив господина за рукав, стал что-то шептать ему. Вырвав руку, секретарь отстранил Чичикова и двинулся было вперед.

— Ради бога! — вскрикнул Чичиков и, снова прильнув к нему, умоляюще стал о чем-то просить...

Налетевший ветер заволок их снежной завесой.

Эп. 3.

А когда завеса рассеялась, мы увидели их, входящих в ярко освещенную залу богатой ресторации, где играла музыка и за столиками сидели немногочисленные посетители. Быстро пройдя в сопровождении полового через залу, Чичиков и секретарь скрылись за матово-стеклянной дверью отдельного кабинета, обратив при этом на себя особое внимание какой-то «странной личности в темных очках», сидевшей в одиночестве с газетой...

Эп. 4.

Стол. Остатки ужина. Оплывшие свечи в канделябре. Фрукты. Шампанское. Доносится музыка. За столом сильно подвыпивший секретарь и трезв и обольстителен Чичиков.

— Из поручений Чичикову досталось, — говорит автор, — похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян одного разорившегося имения...

Иронически прищурившись, секретарь просматривает бумаги, а Чичиков наливает в бокалы шампанское.

— Ну-с, и что же вы от меня хотите? — отрываясь от бумаг, спрашивает секретарь.

— Тут, Ксенофонт Акимыч, вот какое дело, — наклоняясь ближе, тихонько объясняет Чичиков, — половина крестьян этого имения уже вымерла, так чтобы не было каких-либо...

Не дослушав его, секретарь бросил на стол бумаги и, откинувшись на спинку стула, захохотал, отрицательно качая при этом головой.

Осмотревшись, Чичиков вынул из бокового кармана заготовленную пачку денег и молча положил ее перед секретарем. Незаметно прикрыв пачку салфеткой, секретарь перестал смеяться и, устремив на Чичикова прищуренный глаз, спросил:

— А по ревизской сказке эти, ваши умершие, числятся?

— Числятся-с...

— Ну, так чего же вы, голубчик, оробели? — рассмеялся секретарь и, взяв одним движением руки бумаги и деньги, неожиданно встал. — Один умер, другой родится, а все в дело годится, — подмигнув, весело добавил он и снисходительно похлопал Чичикова по плечу.

— Жду вас завтра, — прощаясь с ним за руку, сказал секретарь и вышел.

Оставшись один, Чичиков растерянно смотрит ему вслед. Лицо его постепенно меняется и, вдруг ударив себя по лбу, он вскрикивает: — Ах, я Аким простота, Аким простота! Ведь ежели по ревизской сказке числятся, как живые... Стало быть живые!

Подойдя к столу, он залпом выпивает налитый бокал и застывает, пораженный необычайной мыслью. — Да накупи я всех этих, которые вымерли, положим, тысячу... Да положим, заложи их в опекунский совет по двести рублей на душу... — считает, шевеля губами. — Двести тысяч! — хрипло выдавил он. — Двести тысяч капиталу! Боже мой! — хватается за голову, валится на диван, смеется... Внезапно на лице его страх. — Хлопотливо, конечно... — опасливо оглядываясь, тихо произносит он. — Страшно... Но кто же зевает теперь. Все приобретают, все благоденствуют! Почему я должен пропасть червем? А что скажут потом мои дети? Вот, скажут, отец скотина, не оставил нам никакого состояния!.. Двести тысяч! Двести тысяч! — дрожа от волнения, повторяет Чичиков. — А время удобное, недавно была эпидемия. Народу вымерло, слава богу, немало...

Крестится. Решительно поднимается. Берет со стола колокольчик и с силой звонит.

Эп. 5.

Звон колокольчика подхватили валдайские бубенцы, и по весенней столбовой дороге, разбрызгивая дождевые лужи, промчалась быстрая тройка с закрытой холостяцкой бричкой.

По гребню холма, среди крылатых мельниц, пролетела тройка, мимо серой, пустынной деревушки пронеслась она и вдруг, замедлив бег, остановилась на горе, около кладбища, спугнув зычным ямщицким «тпрррууу» стаю ворон с высоких берез.

Из брички тотчас же выскочил небольшой человек в дорожной шинели и картузе; оглянувшись по сторонам, он ловко прошмыгнул через кладбищенскую изгородь... и появился на бугорке среди могил и крестов. Это Чичиков. Осмотрев кладбище, он деловито начал считать белые кресты на свежих могилах... Внезапно послышался отдаленный колокольный перезвон. Чичиков вздрогнул, перескочил на одну из самых высоких могил и, вытянувшись, увидел...

Невдалеке, под горой, город. Блестят кресты церквей, белеют здания, виднеется пожарная каланча.

Эп. 6.

Переваливаясь по ухабам, пугая свиней и гусей, бричка Чичикова въехала в город, причем въезд ее не произвел в городе никакого шума и не был сопровожден ничем особенным. Только два подвыпивших мужика, стоящие около кабака, сделали свои замечания, относящиеся более к экипажу, чем к сидевшему в нем Чичикову.

— Вишь ты, — сказал один другому, — какое колесо! Что ты думаешь, кум, доедет то колесо, если б случилось, в Москву, или не доедет?

— Доедет... — отвечал другой.

— А в Казань-то, я думаю, не доедет?

— В Казань не доедет...

А бричка между тем подъехала к облупленному зданию с полусмытой вывеской «Гостиница» и, сделав порядочный скачок на ухабе, скрылась в воротах...

Эп. 7.

— ...Приехав в город, герой наш развил необыкновенную деятельность насчет визитов... — говорит голос автора. — Первым был он с почтением у губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову был ни толст, ни тонок собой, имел на шее «Анну», впрочем, был большой добряк и даже сам иногда вышивал на тюле...[3]

...От губернатора он заехал к вице-губернатору, и, хотя тот имел чин статского советника, Чичиков «по ошибке» дважды сказал ему «ваше превосходительство»...

...Затем он побывал у прокурора, человека весьма серьезного и молчаливого...

...У председателя палаты, весьма любезного и рассудительного человека...

...У почтмейстера, большого остряка и философа...

...У полицмейстера,