— Ёган, господину рыцарю обещано мной тысяча десятин пахоты. На солдатском поле ещё есть земля, что не распахивается? Свободная там есть земля? Или солдаты всё распахали?

— О, какой там, — Ёган махнул рукой, — там много целины, бурьяна столько, что коня измордуешь, пока всё поднимешь.

— Выдели господину Клаузевицу лучшую тысячу.

Рыцарь поклонился Волкову.

— Хорошо, землицу-то найдём не самую худшую, а кто же ему пахать-то будет, мужиков-то у нас лишних нет.

— Ну, может, он солдат наймёт, а ты скажешь им, как и когда лучше пахать и что сеять.

— Ну, ясно, — сказал Ёган без всякой радости.

А чего ему радоваться, ещё одна забота.

— Господин Клаузевиц, — продолжал Волков, — а думаете ли вы строить дом, или тут у меня будете жить?

Рыцарь задумался и сказал после:

— Дом не по карману. Ваш этот дом вполне пригоден для жилья. Я не из тех спесивцев, что требуют личных апартаментов.

— Да, но здесь помимо вас будут жить и другие люди: и мой поп, которому теперь будет принадлежать дом, и молодые господа из города. И мои оруженосцы.

— Ничего, я не дерзкий человек и напрасных свар не затеваю, тем более что из всех ваших людей я буду старшим, а значит, должен быть им примером.

— Хорошо, но имейте в виду, что для дома вы можете брать всё, что найдёте на моей земле, бесплатно. Мои офицеры поначалу, пока не было кирпича у нас, строили свои дома из орешника и глины, хорошего леса на них уходило немного, дома были просты, но удобны и даже красивы, если их побелить. А теперь у нас и кирпич свой, солдаты жгут его во множестве, он дёшев.

— Вот как? — Задумался фон Клаузевиц. — И где же мне будет позволено ставить дом, если надумаю?

— Да где захотите, хоть тут, в Эшбахте, хоть у сыроварни.

— У сыроварни это…

— Это как ехать к амбарам, к реке, на восток, там дома всех моих офицеров. Впрочем, если вас не тяготит жить с другими господами тут, то живите, я просто предложил вам.

— Спасибо, — рыцарь поклонился, — я буду думать.

***

Пришли из нового дома госпожа Эшбахт и госпожа Ланге. Бригитт весела, радостна, вся светится от переезда и от того, что у неё будут свои покои. Даже Элеонора Августа, и та не так недовольна, как обычно. Даже сама заговорила с Волковым. Стала говорить, что надобно купить в дом.

— Будет, будет вам, — морщился кавалер, слушая разговоры и причитания женщин. — Перин и простыней у нас достаточно с приданого госпожи. Посуды у нас столько, что лишняя есть. Коли гости придут, так всем серебряных стаканов хватит.

— А кровати, — с возмущением говорил жена, — мне… Нам нужна новая кровать. А Бригитт кровать? Я хочу, чтобы у Бригитт была хорошая кровать. А ещё гобелены на стены.

— Хорошо-хорошо, — вздыхал кавалер, — будет госпоже Ланге хорошая кровать и хорошие перины с простынями. Все будет.

Госпожа Ланге улыбалась довольная. А Волков подсчитывал в уме расходы. Тут пришёл Максимилиан и сказал:

— Кавалер, к вам гонец.

Волков даже спрашивать не стал: что это за гонец, от кого или как выглядит. Он и так знал, от кого. И не ошибся. Опять был гонец от самого курфюрста. Гонец стоял в трёх шагах от кавалера с пакетом в руке, а Волков письма не брал. Тогда Максимилиан забрал письмо и положил его перед ним.

Скажи ему, кто лет, этак, десть назад, да какие десять, пять лет назад, что писать ему будет герцог, да не простой герцог, а настоящий курфюрст, так не поверил бы. А может, и в морду дал бы говорившему, посчитав его слова за насмешку. А вот прошло время, и вот оно, письмо от курфюрста. Лежит перед ним, и никакого трепета у него перед этой бумагой нет. Наоборот, век бы её не видеть. Да, многое в его жизни с тех пор, как он служил в гвардии, переменилось. А письмо всё лежит. Гонец стоит терпеливо, кухарку Марию рассматривает. Максимилиан отошёл к стене, сел на лавку.

А Волков бумагу всё не брал, сторонился, как будто она с проказой или чумой. Сидел и тёр глаза руками, словно спать хотел, хотя совсем недавно лишь завтракал.

Но сколько так глаза не три, а письмо не исчезнет, и гонец не растает. Взял он, наконец, бумагу, посмотрел на ленту, на печать. Развернул её нехотя:

«Сын мой, писали вы мне, что недужите и так ваш недуг тяжек, что ехать ко мне не можете от того, что немощны. А мне говорят, что недуг ваш не тяжек и немощь ваша сошла совсем. И так не тяжек недуг ваш, что соседи от вас плачут слезами горькими и пишут мне жалобы, послов-жалобщиков шлют с просьбой, чтобы унял я вас.

Многое о вас говорят дурного, много злого. Хочу сам от вас самого слышать, как дела у вас в Эшбахте идут. Как с соседями вы живёте? Как мир храните?

Поэтому прошу вас слёзно быть ко мне, немедля, иначе я к вам буду.

Вильбург. Курфюрст Карл».

Перстень герцога приложен — считай приказ. Как думал Волков, так и было: уже не просто письмо, уже повеление сеньора. И не просто повеление, уже и угроза в нём. Попробуй, дерзкий, только ослушаться, так сам приду. Конечно, сам он не придёт, но уж людишек своих точно пошлёт, гадать о том не надо.

А гонец стоит над душой, ждёт. Нужно ответ герцогу сочинять. А сочинять нечего, только всё тоже писать, что уже первый раз писал. Ну не ехать же к курфюрсту, в самом-то деле.

Взял бумагу, перо, монах, как увидал гонца, так принёс всё без напоминания. Стал писать:

«Государь мой, хотел вам сам писать, да всё ещё хвор был. Живу здесь как на войне, и двух недель не прошло, как воры из-за реки, те, что из кантона Брегген, вышли на берег мой все в железе и доспехе, были они во множестве. Думали грабить, как раньше грабили. Пришлось идти на них со всеми людишками моими и гнать их обратно за реку, чтобы не дать грабежу случиться. Так еле отбился от них, так как воров было премного. Сам же был ими побит, ранен в шею и снова хвор стал, в чём клянусь вам Богом. Лекарь мой, честный монах Деррингфоского монастыря брат Ипполит, вам подтвердит и тоже поклянётся, что говорил он мне на коня