Так почему же ты, — Александр Петрович коснулся вилкой котлеты так осторожно, словно боялся, что она живое существо, способное чувствовать боль, — ешь пищу из убиенных живых существ, убиенных на потеху и утоление голода других живых существ, возомнивших себя венцом творения, самовольно решающим кому жить, кому умирать. Невежественен человек и дела его невежественны. Прости мне мое невежество, — пробормотал Александр Петрович, глядя на кусок мяса перед собой. — Надеюсь, когда-нибудь оно все же покинет меня.

Старик взял тарелку и поднялся из-за стола.

— Шарик, это твоя еда, но не моя, — Александр Петрович наклонился и высыпал содержимое тарелки в собачью миску. — Ешь, мой дружок, ешь, — рука принялась гладить собаку, вновь уткнувшуюся мордой в миску и довольно махавшую хвостом. — Ешь, — вздохнул Александр Петрович и опустился на стул. — Где искать истину, как не в своем сердце. Где черпать мудрость, как не в своем сердце. Где найти удовлетворение, как не в своем сердце.

Александр Петрович встал со стула и подошел к шкафу с посудой. Открыв дверцу шкафа, старик достал чашку, после чего снял крышку с кастрюли с компотом и налил в чашку компот.

— Хорошо тебе, Шарик. Ты не настолько разумен, как я или какой иной человек. В своей разумности мы позволяем слишком многое из того, что не должны делать. Вместо того чтобы оберегать матушку-природу, мы ее убиваем, вместо того, чтобы жить в мире, мы развязываем войны, вместо того, чтобы любить, мы ненавидим. Жалок человек, жалок в своей разумности. Когда-то эта разумность его и уничтожит. Благо, мои глаза не увидят этого.

Александр Петрович поднес чашку к губам и отпил из нее, затем взял кусок недоеденного хлеба и сел на стул. Какое-то время старик сидел, ел хлеб и запивал компотом. Его взгляд был устремлен за окно, туда, где в своем невесомом танце кружились снежинки.

— Хоровод жизни и смерти, — пробормотал Александр Петрович, наблюдая за снежинками. — Жизни и смерти.

Старик улыбнулся. Ему казалось удивительным, то, что он не испытывал никакого страха, когда думал о смерти. Смирился ли он с ней или может быть стал чуточку мудрее?

— Что есть смерть? — Александр Петрович перевел взгляд на Шарика, вертевшегося возле ног. — Продолжение жизни или ее окончание? Необходимость или вынужденность? Добро или зло? Может старуха с косой на самом деле — прекрасная юная нимфа с флейтой?

Александр Петрович снова улыбнулся.

— И правда, почему старуха с косой, а не нимфа с флейтой? Так ли уж страшен волк, как его рисуют? А может это и не волк совсем, а безобидный ягненок? Знать бы ответ. Но тогда жизнь была бы скучна, а так есть над чем голову поломать.

Александр Петрович поднял голову и посмотрел на настенные часы. 9:55.

— Как время бежит-то, — пробормотал старик, вставая со стула. — И не угнаться за ним. Словно в шею кто его гонит… Пойду, Шарик, оденусь. Надо идти, а страшно. Знать бы куда идти, а так в неизвестность, на свой страх и риск.

Старик ушел в спальню. Шарик бросил взгляд на пустую миску и побежал следом за ним. В спальне Александр Петрович натянул носки, брюки, надел теплую рубашку, после чего подошел к письменному столу.

— Что же мне взять-то с собой? Ручку и тетрадь, и карточку пенсионную не забыть бы, есть на ней гривен восемьсот. На еду будет хоть. Только где ж она? В кошельке что ли?

Александр Петрович похлопал по карманам брюк, проверил карманы рубашки.

— Здесь ее точно нет, наверное, все же в кошельке, а кошелек в пальто должен быть. Ну да ладно, потом посмотрю. Сейчас надо записку что ли какую-то написать. Чтоб Надюша с Сашкой не волновались за зря, хотя понять они меня все равно не поймут, к сожалению, но хоть, надеюсь, в милицию не будут обращаться.

Александр Петрович сел на стул, открыл шухлядку и вытащил лист бумаги, затем взял в руку ручку и написал:

Понять старика бывает трудно, а старика больного особенно. Дорогие мои Надюша и Сашка, я не надеюсь на то, что вы меня поймете, возможно, даже решите, что я сошел с ума, когда узнаете, что я собрался сделать, но, прошу вас, хотя бы попытайтесь меня понять. Болезнь открыла мне глаза на мир, на жизнь, на смерть. Я много думал прежде чем отважился совершить задуманное. Не беспокойтесь, я не собираюсь накладывать на себя руки от безысходности, если вы так подумали. Жизнь — это самое ценное, что есть у меня на сегодняшний день, поэтому не могу позволить себе поддаться панике и унынию, как это случилось, когда я только узнал о болезни. Я хочу жить, но не так как жил раньше. У меня была чудесная жизнь до болезни и все благодаря тебе Надюша и нашим детям, но эта жизнь могла быть еще чудесней, если бы в те далекие годы я посмотрел на жизнь широко раскрытыми, а не прищуренными глазами. Но что горевать, когда прошлое уже не вернешь, надо жить с тем, что имеешь на сегодняшний день. К тому же не могу я тратить время на то, чтобы сожалеть, когда сегодня для меня ценна каждая секунда моей жизни.

Я решил не горевать, а двигаться, пока еще могу это делать. Когда я возвращался от врача, мне открылась истина, которой я хочу поделиться с другими людьми. Наша жизнь может быть лучше, чем есть, но для этого мы должны слушать свое сердце. Мое сердце говорит мне, что мне нужно поделиться истиной с другими, написать книгу и почувствовать удовлетворение от жизни. Какой бы чудесной не была моя жизнь в прошлом, но я всегда чувствовал, что чего-то в ней не хватает, не получал я от нее удовлетворения. У меня чудесная жена, дети и внуки, но понимание этого почему-то не приносит мне удовлетворения. Я хочу все же получить ответ на это мое ПОЧЕМУ, может та истина, которой я хочу поделиться с другими и есть ответ? Пока я этого не знаю, поэтому ухожу из дома, чтобы узнать. Но я вернусь. По крайней мере, я хочу верить в это, в то, что болезнь предоставит мне возможность вернуться домой.

Надеюсь, вы поймете меня и не будете звонить в милицию или лечебницу. И не забывайте кормить Шарика.

Любящий вас муж, отец, дед.

Александр Петрович отложил ручку в сторону и перечитал еще раз написанное.

— Сойдет, — пробормотал он, вставая из-за стола. — Не шедевр,