7. Рынки могут привлечь на свою сторону международное сообщество и организации для подкрепления своих требований к государствам долгов. При этом они могут использовать свое организационное преимущество по сравнению с государственной системой, которая, хотя и укоренена в глобальных рынках, остается организованной по национальному принципу. В условиях тесного переплетения международных финансовых рынков невозможно сколько-нибудь достоверно предсказать, какие последствия повлечет крах одного государства долгов для других стран. К примеру, иностранные финансовые институты могут так сильно пострадать, что их спасением придется заниматься их собственным правительствам, которые понесут высокие фискальные расходы[105]; или могут пострадать приватизированные элементы системы пенсионного обеспечения; или рынки могут потерять доверие к государственным облигациям как таковым, что отразится на процентных ставках, выплачиваемых другими странами для рефинансирования своих долгов. Поэтому государства, попавшие в критическую ситуацию, испытывают давление со стороны других стран и международных организаций, побуждающих их исполнить свои обязательства перед кредиторами даже ценой невыполнения обязательств перед собственными гражданами. При этом другие страны могут начать испытывать давление со стороны проблемного государства, которое, апеллируя к «международной солидарности», будет пытаться предотвратить дефолт за счет кредитов и трансфертов. В принципе, страны, конечно, могли бы объединиться против рынков, например, выступив совместно против необходимости мер жесткой экономии. Однако здесь тут же возникает классическая проблема коллективного действия, сопряженная с различием интересов и начальных структурных позиций стран-участниц. В частности, Великобритания – страна, более любой другой зависящая от благополучия своего финансового сектора – едва ли присоединится к межправительственному соглашению, требующему от финансовых рынков частичного списания задолженности, если только она не получит за это денежные компенсации от других стран.

ДОЛГОВАЯ ПОЛИТИКА КАК МЕЖДУНАРОДНАЯ ФИНАНСОВАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Политика современного государства долгов, особенно в Европе, стала одновременно более сложной и менее демократичной, поскольку значительная ее часть осуществляется на международной арене – в форме межправительственной финансовой дипломатии. Здесь конфликт распределения между национальными «государственными народами» и международным «рыночным народом» – сам по себе являющийся производным от конфликта распределения между наемными работниками и получателями – проецируется на новый уровень, где он выглядит искаженным до неузнаваемости и представляет собой идеальную сцену для постдемократии. Уже многие годы публика европейских государств, затаив дыхание, следит за ее причудливой игрой, изобилующей такими внезапными поворотами, что они кажутся продолжением приключений маленькой Алисы в Стране чудес.

Конечно, ставки в долговой политике несопоставимо серьезнее. Попытка вменить международному «управлению» фискальный надзор и контроль национальных правительств грозит навсегда положить конец конфликту между капитализмом и демократией – и если он будет решен в пользу капитализма, это означает экспроприацию политических средств производства у граждан национальных государств. Если принятые в 2012 г. планы по реорганизации европейской политической системы с помощью «фискального пакта» будут реализованы, то национальные государства и их политика окажутся под давлением финансовых рынков и международных организаций, связанных в международно-правовом и конституционном плане с принципами рыночной справедливости, что в значительной степени лишит их возможности изменить это состояние во имя социальной справедливости[106]. В этой точке либерализация современного капитализма достигнет своей цели, в результате рынки станут устойчивыми перед дискреционным политическим вмешательством.

Интернационализация фискального кризиса и долговой политики скрывает политических и экономических субъектов демократического капитализма за конструкцией мира наций с общими внутренними интересами, но различными и противоречивыми внешними интересами. Страны, словно футбольные команды, борются за лидерство в турнирной таблице, соревнуясь в экономических достижениях, конкурентоспособности, уровне коррупции, кумовстве в политике и т. п.[107] Одновременно они предстают как носители коллективных прав и обязанностей по отношению друг к другу – например, когда требуется проявить солидарность в чрезвычайной ситуации. Следствием этого является на удивление популярная практика облачения долговой политики в националистическую риторику с высоким демагогическим потенциалом, а также стремительная повторная национализация и националистическая морализация международного политического дискурса; при этом готовность признать суверенитет страны зависит от степени ее лояльности по отношению к глобальным финансовым рынкам и международным организациям, от соблюдения ею предписанных ими правил поведения.

В риторике международной долговой политики нации предстают как целостные, обладающие нравственным императивом акторы, разделяющие общую ответственность; их внутренние классовые и властные отношения остаются без внимания. Это позволяет проводить дискурсивные различия между нациями, которые «содержат свой дом в чистоте и порядке», и нациями, которые поленились выполнить «домашнюю работу» и потому лишены права жаловаться, если другие страны попытаются ими управлять. «Ленивые» страны должны заслужить благосклонность добропорядочных стран, проведя реформы по их образу и подобию или хотя бы изо всех сил пытаясь это сделать. В свою очередь, бедствующие страны ожидают, что их более удачливые и потому состоятельные соседи проявят солидарность и окажут им помощь, руководствуясь моральными обязательствами; если же они этого не сделают или поскупятся на размах, их сочтут надменными и бессердечными. Соответствующие националистические клише, распространившиеся в Германии, можно найти в книге Тило Саррацина «Европа не нуждается в евро» [Sarrazin, 2012], аналогично в Италии и Греции некоторые газеты представляют канцлера ФРГ Ангелу Меркель духовным наследником Адольфа Гитлера[108].

Однако с политико-экономической точки зрения международная долговая политика, напротив, предстает как площадка для сотрудничества между национальными правительствами с целью защитить финансовых инвесторов от убытков, сдержать рост доплат за риски по государственным займам и застраховаться от рисков на случай, если собственным национальным банкам потребуется предоставить средства для компенсации убытков или помощь путем рекапитализации. В этом случае государства тоже заинтересованы в защите своих более состоятельных граждан, которые вложили свои накопления в государственный долг или аналогичные финансовые инструменты. Рынки и правительства в равной степени заинтересованы в том, чтобы государство, находящееся под угрозой дефолта, воздержалось от использования своего суверенитета и прекращения платежей. Главным приоритетом для международного сообщества государств стран-должников является максимально полное обслуживание взятых когда-то долгов всеми членами сообщества, включая самых слабых из них.

Конфликт между «государственными народами» и «рыночным народом» отчасти заключается в том, что граждане тех стран, которым финансовые рынки доверяют, испытывают давление со стороны своего правительства и правительств других стран, а также международных организаций и финансовых инвесторов проявлять «солидарность» со странами, которым грозит неплатежеспособность[109]. Поскольку в действительности речь здесь идет не о том, чтобы спасти страны, а о том, чтобы спасти кредитные портфели и тем самым стабилизировать глобальный рынок государственных долгов, не имеет никакого значения, является ли доход на душу населения страны-донора ниже, чем страны-реципиента[110]. По этой же причине нет никакого противоречия в том случае, если помощь будет оказана не нуждающейся стране, а поступит напрямую ее