— Эх, молодость — молодость, — с чувством легкого превосходства произнес дядя Силуд. — Вам — то все кажется, что с милым рай и в шалаше. Беда только, что шалаш начинает быстро протекать, а вместо любви остаются сопли да простуда. Или ты рассчитываешь на приданое невесты? Если да, то похвально. — Увидев возмущение в глазах племянника, дядя махнул рукой. — Ну, с этим ладно. Допустим, девушка согласится сменить хоромы на лачугу, научится варить похлебку, будет штопать свое единственное платьице и каждый год рожать тебе детей. А ты поинтересовался, захочет ли господин Альц— Ром — Гейм отдать свою воспитанницу замуж за человека, у которого нет ничего за душой?

— Почему нет? — удивился Данут. — Придет время, я тоже стану богатым.

Дядя покачал головой.

— И как, позволь спросить, ты станешь богатым? Я плачу тебе жалованье младшего приказчика, хотя на самом деле ты работаешь грузчиком. А знаешь, сколько получает грузчик? К твоему сведению — одну векшу в месяц. Если я уволю тебя, на что ты станешь содержать семью?

— Я могу наняться матросом на судно, могу пойти охранником в обоз, — принялся перечислять Данут, уже успевший узнать, сколько получают моряки на торговых судах и охранники в дальних купеческих караванах. Толковый человек, при должной удаче, за два — три года, а то и за год, мог сколотить вполне приличное состояние. Ну, если не пропить его в порту, или не проиграть в кости, как это делали большинство моряков.

— Охотно верю, — не стал спорить дядюшка. — Да, ты не глупый парень, сильный. Лет за десять — не возражай, мне лучше знать… так вот, в первые пять лет ты будешь получать не больше, чем сейчас, именно через десять ты вполне сможешь твердо встать на ноги, создать собственное дело. Но согласится ли господин Альц— Ром — Гейм отдать свою воспитанницу замуж, зная, что десять лет ей придется прожить в бедности? И, потом, за десять лет может произойти все, что угодно. Корабли тонут, караваны грабят. А матросы и охранники гибнут в первую очередь. Как тебе перспектива оставить вдову с ребенком, без средств к существованию? Гоблин вряд ли захочет такого будущего для Тины.

— Но ведь, замуж выходит не он, а его воспитанница, — резонно возразил юноша. — Тина сама должна решать, как ей жить! Она хочет выйти за меня замуж. Разве гоблин — будь он трижды ее опекуном, имеет право запретить?

— Имеет, — кивнул дядя, чем вверг парня в шок. — Возможно, в тех краях, где ты вырос, никто никому не запрещает, но у нас это не так. Если опекун не захочет — а он, точно могу сказать, не захочет отдать девушку бедняку, то городской магистрат не подпишет свидетельство о браке, а жрецы не станут освещать ваш союз. Ни один домовладелец не сдаст вам в аренду дом. Да что там дом — даже комнаты. Ты же не станешь вместе с Тиной сбегать из города, скрываться в лесу и становиться изгоем? Нет, ты сможешь прожить в лесу, не сомневаюсь, а вот она?

Данут был вынужден признать правоту дядьки. В глухом лесу его жена точно не проживет. Он, при всем желании, не сможет оградить ее от бед и хлопот лесной жизни. Но дядюшке этого было мало.

— А еще тебе потребуется не только согласие гоблина, но и мое.

— Зачем? — захлопал глазами юноша.

— Затем, что по законам свободного города Тангейна, молодой человек принимает самостоятельные решения лишь с двадцати одного года. До этого все важные действия, включая брак, осуществляются с разрешения старшего члена семьи. А кто у тебя старший в семье? И ты думаешь, я дам тебе согласие? — видя, что Данут уже готов вспылить, глава фамилии поднял руку в примирительном жесте. — Подожди, не возражай. Ты считаешь, что я должен содержать твою семью?

Разумеется, Данут так не считал. С какой стати его семью должен содержать чужой человек, пусть и приходившийся дядей?

— Вот видишь. Но теперь посмотрим на дело с другой стороны. Итак, ты женился, средств у тебя нет, а я, как старший член семьи, глава нашего клана, позволяю тебе и твоей семье бедствовать. Что скажут люди? Если тебе все равно, то мне нет. Ты же не хочешь, чтобы брат твоего отца чувствовал себя неловко?

Да уж, да уж. Подводить дядю — а он хочет стать членом городского Совета — Дануту не хотелось.

— Получается, у меня нет выхода? — вздохнул парень. А смогут ли они с Тиной дождаться этих клятых двадцати одного года? С одной стороны — не так и много, а с другой — пропасть.

— Выход всегда есть, — хмыкнул дядюшка, а когда Данут вскинул поникшую, было, голову, предложил: — Ты хочешь принять участие в очень опасном, но в очень прибыльном деле?

Данут лишь руками развел. Ну, какой же дурак откажется? А Силуд продолжил:

— Ты обратил внимание, что на нашем складе почти не осталось петрола?

Младший приказчик, выполнявший обязанности грузчика, в удивлении вскинул брови — несмотря на бурную торговлю, склад был забит земляным маслом на четверть, если не на треть. Силуд, словно бы уловил его мысли, пренебрежительно махнул рукой.

— Недомерки у нас купили очень много петрола, не спорю. Но помимо их, у нас имеются и другие покупатели. Я заключил три контракта с судостроителями и два договора с Городским магистратом.

— А зачем магистрату петрол? — удивился Данут. — Он что, собирается что — то смолить?

— Отнюдь, — с важностью покачал головой дядюшка. — Магистрат Тангейна предложил установить в городе фонари для освещения улиц, а городской Совет одобрил решение.

Городской магистрат вольного города Тангейна вечно придумывал какие — то новшества. Например, два года назад принял решение об учреждении в городе «Дома скорби», куда свозили умалишенных и помешанных. На заседании городского Совета разыгралась настоящая битва, потому что члены Совета, от которых зависело давать или не давать векши из городской казны на очередной проект бургомистров, долго не могли понять — зачем городу иметь дом для дураков? Но бургомистры сумели доказать, что «Дом скорби» обойдется дешевле, нежели существование умалишенных среди здоровых людей, тем более, что город финансировал лишь само здание, а все остальное ляжет на плечи родственников. Словом, «Дом скорби» существует в Тангейне уже целый год, а глядя на него, подобные учреждения завели и другие города Фаркрайна.

— Разумеется, для города это лишние расходы, — рассуждал дядюшка, словно бы