тщательно, а подвязывал крепкие, прямые как стрела растения. Но по крайней мере это был мужчина, а потому раздражал в меньшей степени. Улыбчивое пожелание доброго утра встретило ответную улыбку, и Доменико тут же забыл про свою семью: жену, мать и взрослых детей, – забыл про обязанности садовника и возжелал лишь одного: опуститься на колени и поцеловать ноги прекрасной молодой леди.

К сожалению, этого он сделать не мог, зато мог говорить во время работы, поэтому принялся без остановки рассуждать обо всем на свете, сопровождая свою речь живыми, наглядными жестами, ради чего был вынужден даже поставить лейку и на неопределенный срок отложить окончание процесса полива.

Некоторое время леди Кэролайн покорно мирилась с чрезмерным красноречием, однако вскоре терпение иссякло. Поскольку уходить Доменико не собирался, а прогнать его она не могла, ведь садовник исполнял свои непосредственные обязанности, опять пришлось уйти самой.

Она поднялась и отправилась в противоположную часть сада, где в деревянной беседке стояли удобные плетеные кресла. Единственное, чего ей хотелось, это повернуть одно кресло так, чтобы сесть спиной к Доменико, а лицом к морю и к далекой Генуе. Такая малость, что ей и в голову не пришло, что ей не позволят беспрепятственно осуществить свое намерение. Однако пристально наблюдавший за каждым ее движением садовник бросился наперерез, схватил одно из кресел и спросил, куда его следует перенести.

Неужели ей так и не удастся избавиться от навязчивого ухаживания, надоедливой заботы, ненужных вопросов, от необходимости на каждом шагу благодарить за мелкие докучливые услуги? Леди Кэролайн ответила очень кратко, отчего Доменико решил, что солнце напекло ей голову, побежал за зонтом, а заодно принес подушку и скамеечку для ног, причем сделал все это весьма элегантно, как и положено прирожденному итальянскому кавалеру.

Смирившись с безысходностью ситуации, красавица прикрыла глаза: просто встать и уйти в дом, как поступила бы с кем-то другим, она не могла. Доменико не просто лакей, а вполне интеллигентный и компетентный синьор. Не составляло труда понять, что именно он управляет замком и заботится об удобстве гостей, к тому же обладает безупречными манерами и, несомненно, прекрасно держится. Проблема вообще-то заключалась вовсе не в нем, а в ней самой: очень хотелось свободы. Ах, если бы ее оставили в покое хотя бы на один-единственный месяц, может, она сумела бы что-то в себе изменить.

Леди Кэролайн так и сидела с закрытыми глазами в надежде, что садовник решит, что она спит, и уйдет, но романтичная итальянская душа растаяла от несравненного зрелища: смежив веки, земная красавица превращалась в богиню. Доменико окаменел от восторга, а леди Кэролайн подумала, что он неслышно удалился, и открыла глаза.

Нет. Он по-прежнему стоял рядом и смотрел на нее. О господи! Даже здесь от назойливых взглядов некуда деться.

– Голова болит, – пробормотала леди Кэролайн и опять закрыла глаза.

– Солнце напекло, потому что сидели на стене без шляпы, – объяснил Доменико.

– Хочу спать.

– Si, signorina, – посочувствовал садовник и наконец тихо ушел.

С облегчением вздохнув, леди Кэролайн открыла глаза. Тихий щелчок стеклянной двери сообщил, что садовник не только удалился окончательно, но и перекрыл выход в сад, чтобы никто не мешал. Может, хоть теперь удастся до ленча посидеть спокойно.

Удивительно – причем никто в мире не смог бы удивиться больше ее самой, – но вдруг захотелось подумать. Прежде ни разу в жизни не возникало желания предаться этому скучному занятию. Все, что можно реализовать без особого неудобства, она или хотела сделать, или даже в определенный период делала, но еще никогда не испытывала стремления подумать. В Сан-Сальваторе она приехала с единственным намерением: четыре недели полежать на солнце в коматозном состоянии, вдали от родителей и друзей, забыв обо всем на свете, и вставать только для того, чтобы поесть. И вот пожалуйста: не прошло и нескольких часов, как внезапно ее охватило странное желание погрузиться в размышления.

Вчера вечером на небе появились великолепные звезды. После обеда леди Кэролайн оставила миссис Фишер в компании орехов и вина, а сама вышла в сад, села на стену там, где лилии подняли свои призрачные головки, посмотрела в бездонную темноту ночи и внезапно осознала, что вся жизнь не больше, чем пустой, бессмысленный шум, и это чрезвычайно ее удивило. Да, у других звезды и темнота вызывали необычные чувства: она это знала, потому что видела собственными глазами, – но сама никогда ничего подобного не испытывала. Бессмысленный шум. Странно. Может быть, заболела? Леди Кэролайн давно знала, что жизнь – это шум, но полагала, что шум полон смысла, и даже больше того: смысла настолько значительного, что хотелось, пусть и на короткое время, погрузиться в тишину, чтобы не оглохнуть полностью и, возможно, навсегда. И вот вдруг оказалось, что шум пуст.

Прежде подобные вопросы никогда не возникали, а сейчас вот возникли и привели с собой ощущение одиночества. Хотелось побыть одной, но при этом не ощущать себя одинокой. Одиночество – это совсем другое; из-за него становится очень больно и очень плохо. Это самое страшное, что может случиться с человеком. Чтобы спрятаться от одиночества, приходится постоянно ходить на вечеринки. Но в последнее время даже вечеринки перестали служить надежной защитой. Может быть, одиночество зависит не от обстоятельств, а от того, как эти обстоятельства воспринимаешь? Леди Кэролайн решила, что надо вернуться в комнату и лечь в постель. Должно быть, нездоровится.

Она легла и быстро уснула. А утром, когда убежала от мухи, позавтракала и опять вышла в сад, странное чувство явилось снова, причем при дневном свете. Опять родилось отвратительное подозрение, что вся прошлая жизнь оказалась не только громкой, но и пустой. Но если так, если первые и лучшие двадцать восемь лет пролетели в бессмысленном шуме, то лучше на миг остановиться и посмотреть вокруг (взять паузу, как говорят в нудных романах, и задуматься). Впереди осталось не так уж много периодов продолжительностью двадцать восемь лет: еще один сделает ее очень похожей на миссис Фишер, а следующий…

Если бы ее мать узнала о подобных размышлениях, то наверняка бы встревожилась: она души не чаяла в дочери, – да и отец тоже наверняка бы встревожился, потому что тоже души не чаял в дочери. Все не чаяли в ней души. А когда с нежным, грациозным упрямством леди Кэролайн Дестер отправилась в Италию, чтобы целый месяц провести в глуши, в компании странных, найденных по объявлению соседок, причем уехала даже без горничной, друзья нашли одно-единственное объяснение: бедняжка Лапочка (так они ее звали) переутомилась и чересчур разнервничалась.

Узнав о внезапном