Шрифт:
Закладка:
Готовясь к интервью с его дочерью, конечно же, вспомнила, что в юности читала книжку «Одно мгновение», написанную вдовой актера. Пожелтевшая старенькая брошюрка бережно хранилась в нашей библиотеке родителями. Но тогда, для меня, молодой девушки, полной романтических грез, знакомство со столь трагичной исповедью обернулось совсем неожиданным ощущением… страха. Я очень испугалась! Не поняла ужаса потери незнакомой женщины, не поняла ни-че-го… – только плакала, перелистывая страницы. Но книжка осталась в памяти, осталась, как синяк на сердце. Как испуг.
Книга Анн Филип рассказала мне о том, что порой случается смерть от любви. И это извечная тема не только художественной литературы и искусства.
От несчастной любви умерли скульптор Камилла Клодель (любовь к Родену привела ее в сумасшедший дом!), Густав Малер (лечился у самого Фрейда, пытаясь пережить измены своей молодой супруги Альмы) – история готова написать длинный список жертв. Но таким же бесконечным будет и второй список – список тех, кто остался жить дальше, кто расстался с любимыми и попал в морок такого необъятного, нестерпимого одиночества, что жизнь потеряла какой-либо смысл. Не по этой ли причине ушла из жизни вдова Филипа? Не умерла ли от любви в буквальном смысле этого слова? Это возможно?
В свое время меня поразила книга французской журналистки Франсуазы Жиру, посвященная жене Малера – Альме, ее сложной семейной жизни с гением, ее тайным изменам, о которых он знал. Боль и переживания, полное ослабление организма, частые ангины и осложнение на сердце – как считала Жиру – были внешним проявлением подлинно смертельного недуга – тоски по ускользающей жене и чувствам. Именно эта тоска его и убила. Как заключила Жиру – если возможно умереть от любви, то да, Малер умер от любви – иначе и не сказать.
Отправляясь на интервью к дочери актера, даже в самых смелых своих фантазиях, я не могла предположить, в каком русле пойдет наш разговор.
Встреча состоялась в 2006-м. Помню, в тот год в Париже стояла необычайно теплая весна. Каждую пятницу горожане дружно покидали город, улицы пустели. Вот по такому необитаемому старому кварталу я шла ранним утром на встречу с писательницей и актрисой Анн-Мари, пятидесятиоднолетней дочерью Жерара Филипа. Ее улица ничем не отличалась от других – коридор безликих одинаковых старых домов. Толкнув ворота в глухой стене, попала в лабиринт дворов, вышла к уютной вилле. В спрятанном от прохожих небольшом частном особняке уединенно жила эта женщина.
Позвонила в дверь, в ответ тишина. Никого нет дома? Пришла рано? Топчусь на месте. Через несколько минут во двор стремительной походкой заходит высокая статная блондинка с короткой стрижкой. Такая женщина-мальчишка. Приветствует меня совсем неэлегантным жестом, что выдает в ней сильный характер, жесткий нрав и полное отсутствие мягкой женственности, желание нравиться.
Она направляется ко мне навстречу стремительным шагом, по-мужски крепко пожимает руку. Даже если не знать, кто она, догадаться о родстве с Жераром Филипом нетрудно: у Анн-Мари глаза отца! Огромные печальные озера в пол-лица.
Мы заходим в квартиру – просторная и многокомнатная, она занимает весь первый этаж. Разговаривать будем в гостиной. Здесь много мягкой мебели, книжные шкафы, камин, большой стол для дружеских посиделок, вместо стен гигантские окна. Отмечаю про себя – никаких старых вещей, похожих на те, что переходят по наследству: афиш, потертых книг, музейных статуэток или утвари, никчемных предметов бесполезной роскоши. Современные книги, подушки на диване, необходимые бытовые мелочи. Такое ощущение, что в этой комнате нет прошлого, нет памяти.
Чувствую себя неприятно растерянной – вспоминаю, такую же подавленную и печальную растерянность испытала после того, как вошла в убранную после смерти квартиру бабушки. Ее личные вещи были выброшены, мебель сломана, библиотека разорена – ничто не напоминало о том, что здесь прошла огромная жизнь, за время которой накопились бытовые мелочи, характеризующие привычки и вкусы дорогого человека, не осталось ничего. Так вот и у Анн-Мари не осталось ничего ни от ее детства, ни от именитого отца, ни от матери. Эта квартира была явно обустроена по вкусу молодой женщины, ее мужа и детей. Обустроена современно. Никакого оммажа на стенах, никаких дорогостоящих безделушек или антикварной мебели. Солнце щедро струилось ярким светом в огромные окна, приветливо согревало домашний мир Анн-Мари. Старому миру, прошлому, тут было не место!
Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять – сегодня здесь живет творческая семья. Вот там, в кресле – сценарий с закладками в активной работе, а здесь, на столе – стопка блокнотов, ручки. В кресле нахохлился плюшевый мишка.
Заметив, что я простужена, Анн-Мари строгим голосом повелевает темнокожей домработнице принести лекарство и чай с медом, а затем набрасывает на мои плечи теплую шаль и чуть ли не силой, как куклу, усаживает в широкое кресло, наполненное шерстяными подушками. По соседству с мишкой ее детей.
Еще вчера, планируя нашу встречу, думала, с чего бы начать разговор. Какой вопрос будет первым? Мне всегда казалось, что перевод названия мемуаров неточен. «Le temps d’un soupir» – это скорее «время, пока длится вздох» или «протяженность вздоха». И в таком заглавии тема заявляется более точно, оно ощутимо передает мучительную длительность счастья. Вернее, его скоротечность. Мгновение, доля мгновения блаженства, которое, как выстрел, звучит в вашей жизни, а потом убивает. Во всяком случае именно это – основная сюжетная линия книги.
Известно, что Жерар Филип умер при рождении, но врачам удалось сотворить чудо и вернуть его к жизни. Вырвав сына из лап смерти, мать Мину патологически боялась отпускать его от себя без присмотра. Куда бы он ни ходил, всюду за ним следила. Подобная забота категорически не нравилась отцу. Марсель Филип считал изнеженность и ранимость одними из самых постыдных мужских качеств. Он жестко дрессировал сыновей: сообщал, например, жене и одному из мальчиков, что Жан или Жерар «пропал». Все начинали плакать, а отец орал,
