— Через час результаты будут у тебя. Устроит?

— Тогда заеду в восемь.

— Давид… Ты же понимаешь, что официальной бумаги я тебе не дам? Все на словах?

— Понимаю.

— Подтверждать тоже не буду. Я не люблю заниматься частными делами. В порядке исключения только.

— Я буду благодарен и за это.

— До вечера.

Дальше я иду в кабинет к врачу и узнаю о состоянии Ники больше. Все не так печально, как мне показалось изначально. Ника действительно истощена, ей не хватает витаминов и ее иммунная система ослабла, но это поправимо. Нужно будет принимать витамины и правильно питаться, а еще занять ее активностью.

— У меня есть просьба. Я бы хотел, чтобы вы оставили здесь Нику еще на день.

— Полагаю, женщине, что приехала с вами, нужно придумать причину?

— Да. Скажем, за новый аппарат для вашего диагностического центра. Я бы хотел сделать пожертвование.

— Это очень щедрое предложение, — мнется доктор, хотя я уверен, что он уже согласился.

— Я сегодня в хорошем настроении.

Добившись желаемого, выхожу от врача и иду в палату к Нике. Осознавать, что я девочке теперь никто, трудно. Не то, чтобы я хотел возиться с детьми или мечтал об этом, но за те несколько дней успел привыкнуть к тому, что Ника — моя племянница и жить будет со мной, а теперь выходит, что нет. Впрочем, как только захожу в палату, сразу становится понятно, что отпускать девочку с Настей и ее недомужем нельзя. Даже сейчас он умудрился довести Нику до слез.

Глава 24

— Может, обсудим, что скажем Нике? — поворачиваюсь к Назару уже у двери палаты.

Я сильно нервничаю, потому что через несколько минут мы окажемся с Никой лицом к лицу. Я и она, моя дочка.

Я впервые ее про себя так называю и понятия не имею, как смогу сдержаться и не назвать ее так, когда буду рядом. Когда сяду к ней на кушетку, когда будем разговаривать. Мне кажется, я не смогу сдержать слез, которые то и дело подкатывают к глазам.

— Зачем обсуждать? Мы все решили, — муж открывает дверь палаты и, не дав мне подготовиться, буквально впихивает меня внутрь.

Первое, что бросается в глаза — расстроенная медсестра или нянечка, которая сидит на соседней кровати и смотрит на девочку. Ника же… сидит у стенки, поджав под себя ноги и практически ни на кого не смотрит. Хмурится, но не плачет, просто недовольна.

— Что-то случилось? — спрашиваю, справившись с колючим комом в горле.

— Настя!

Поднявшись с кровати и отбросив в сторону одеяло, в которое куталась, Ника бежит ко мне и, остановившись рядом, заключает меня в объятия. Я не знаю, как реагировать. Стою столпом и только потом обнимаю ее в ответ, как делала раньше. Глажу по голове, кусаю до крови нижнюю губу, чтобы не выказать своих чувств. Злость волной поднимается внутри. Я хочу, чтобы все виновные понесли наказание.

Разве одна отчаявшаяся женщина может провернуть такое дело и забрать ребенка у другой? Мне ведь сказали, что Ника не выжила. Сразу сказали, как только она родилась. Значит, все были замешаны. Все, кто принимал у меня роды. Все они лишили меня дочери, которая могла бы все эти шесть лет жить в заботе и любви и не знать лишений.

— Она отказывалась есть и вылезать из-под одеяла. От чтения книг и игр. Просто сидела вот так, забившись, — говорит медсестра. — Вам бы… к специалисту обратиться.

Я киваю растерянно и разбито. Такое поведение Ники с малознакомыми людьми мне непонятно. Как и то, почему именно мне она, напротив, доверилась. Разве я чем-то заслужила ее расположение? Я ведь ничего для нее не сделала.

— Эй, — приседаю перед ней на корточки. — Ну ты чего?

Она, заупрямившись, прячет лицо в моем плече. Не отвечает.

— Эй… мы одни, — сообщаю, когда медсестра выходит. — Ник…

— Он тоже пусть уйдет, — упрямо.

— Почему?

— Я ему не нужна, — заявляет со всей серьезностью, наконец, отлипая от моего плеча.

Смотрит сквозь застывшие в глазах слезы. Я прижимаю малышку к себе. Не выдержав, подхватываю на руки и несу к кровати.

— И с чего ты взяла, что не нужна мне? — недовольно басит Назар.

Мне тут же хочется его одернуть. Сказать, чтобы разговаривал с Никой другим тоном и сбавил обороты. Она — ребенок. С ней нельзя так разговаривать, но я молчу, делая скидку на то, что он, вообще-то, не умеет этого делать потому что не имеет опыта. А я… я с Никой такая, потому что все-таки женщина, а у каждой из нас ведь есть материнский инстинкт.

— Они говорили, — хмыкает Ника. — Настя и дядя. Дядя сказал.

Я прикрываю веки. Понятия не имею, когда это она слышала, чтобы Давид это говорил, но не исключаю такого.

— Вот как. Тот мужчина… тебе не дядя!

— Назар!

— А что? Пусть знает, что он так… проходимец.

Мотаю головой, глядя на мужа укоризненно. Разве нельзя как-то помягче сообщать столь шокирующие новости для ребенка? Она только недавно обрела отца, дядю, меня, а теперь ей сообщают, что дядя на самом деле никто. На нее столько информации свалилось. Я сейчас впервые полностью согласна с Назаром в том, чтобы не сообщать Нике ничего до тех пор, пока она не будет готова.

Дочка смотрит на отца полными слез глазами. Не верит ему, конечно. Давид, несмотря на внешнюю холодность, довольно хорошо к ней отнесся, по-отечески. Так, как не отнесся Назар, хотя должен был. И на это, конечно, она сейчас обижена.

— Все равно уходи! — все так же упрямо повторяет.

— Ну-ка, прекрати! — говорит так, что даже я вздрагиваю.

Ника это чувствует и заходится плачем, хотя за то время, что я с ней провела, мне и в голову не приходило, что она может так заливисто рыдать.

— Я даже не сомневался, — звучит басом из двери.

Давид входит в палату размашистым шагом, подходит ко мне с Никой и приседает рядом с кушеткой.

— Ну ты чего, принцесса? Что за потоп?

Ника тяжело и прерывисто всхлипывает, а потом перебирается к Давиду на руки, устраиваясь там поудобнее.