Шрифт:
Закладка:
— Клэр Дэйнс! Я обожаю Клэр Дэйнс! — воскликнула я, ни к кому не обращаясь.
Балтазар с рабочим посмотрели на меня. Потом друг на друга. Каким-то образом мое поведение, поведение тупой, восторженной американки, расставило все на свои места.
Наконец Балтазар заговорил. Указывая на рабочего, он сказал по-китайски:
— Это Чэнвэнь. — По распоряжению Балтазара рабочий протянул мне руку. Мы поздоровались: Ни хао. Ни хао[3].
— Чэнвэнь тоже из провинции Фуцзянь, — добавил Балтазар.
— Моя семья из Фучжоу, — сказала я.
— Неужели? — по-китайски это прозвучало как недоверие.
— А вы тоже из Фучжоу? — спросила я, стараясь быть вежливой.
— Мы тут в основном из деревень. — Он произнес название своей родной деревни, но оно мне ничего не говорило.
— Это совсем рядом с Фучжоу, — вмешался Балтазар и радостно добавил: — Может быть, ваши семьи знакомы.
Как это ни смешно, я чуть было не спросила Чэнвэня, не знает ли он кого-нибудь из моих родственников. Но тут поняла, что не знаю, как их зовут. Я всегда обращалась к ним просто по степени родства: старший дядя, младшая тетя, бабушка. Мама записала все полные имена на каком-то листочке, но теперь этот листочек лежал в коробке на складе в Солт-Лейк-Сити.
Чэнвэнь вежливо улыбнулся мне и вернулся к работе.
— Ну что же, на этом наша экскурсия окончена, — объявил Балтазар. — Вы все здесь осмотрели.
Вечером мы вернулись в «Шэньчжэньский лунный дворец». Я немножко поплавала в бассейне. Потом мы с Блайз поужинали в траттории, оформленной в стиле «маленькой Италии», с красными скатертями на столах. По стенам были развешаны фотографии итальянских гангстеров, настоящих и придуманных, от Аль Капоне до Тони Сопрано.
Блайз подняла бокал и произнесла тост:
— За твой первый приезд в Шэньчжэнь. Пусть он будет не последним.
Мы чокнулись.
Я заказала спагетти с чернилами каракатицы, самое экзотическое блюдо в меню. Раньше я его никогда не ела. Язык у меня почернел.
После ужина мы разошлись по номерам. Было довольно поздно. Но я никак не могла заснуть. События прошедшего дня крутились у меня в голове: ротационные машины, фотография Клэр Дэйнс, Чэнвэнь.
Я ворочалась и ворочалась в постели, пока наконец не решила встать и проверить рабочую почту. Балтазар прислал мне письме с темой: Ваше имя.
Я открыла его, и почтовая программа предложила мне скачать другую программу, для правильного отображения китайских символов. Я отказалась, потому что было поздно и я не хотела ждать, пока программа скачается.
В письме были кракозябры вместо иероглифов. Но, прокрутив ниже, я увидела прикрепленный PDF. Это была отсканированная страница какой-то книги с коротким стихотворением. С английским переводом стихотворения «Грезы тихой ночи» Ли Бо. Балтазар, надо полагать, хотел прислать мне и английский, и китайский текст. Я стала читать стихотворение вслух.
Пятно луны светло легло у ложа —
Иль это иней осени, быть может?
Взгляну наверх — там ясная луна,
А вниз — и мнится край, где юность прожил.
7
У меня четыре дяди.
Первого дядю я знаю лучше всех остальных, хотя мы и не кровные родственники. Он живет в Фучжоу, южном приморском городе в провинции Фуцзянь, также известном как «задница Китая» или «азиатский Джерси-Сити». В этом городе я прожила первые шесть лет жизни. Это стройный человек с вульгарным профилем; на верхней губе у него торчат крысиные усы, как у кинозлодея. Во всяком случае, таким он мне запомнился, когда однажды в детстве разрешил мне остаться в номере люкс с ним и с тетей. Его лицо освещалось экраном телевизора.
В Фучжоу круглый год жарко и влажно. Как говорила моя бабушка, в таком месте размножается праздность. Все быстро портится, все быстро тает; местную кухню, основу которой составляют рыба и мясо, вряд ли можно назвать съедобной.
Процветает преступность, в основном — мелкие кражи; но если случается хулиганство, то самого чудовищного, невообразимого сорта. Улицы поливают неделями из шланга, такого тяжелого, будто он сделан из чугуна. В таком климате, говорила бабушка, трудно проявлять силу воли. Не только днем, но и ночью. Вот видишь, добавляла она, обмахиваясь сухим пальмовым листом, от этого гнета никуда не деться.
После переезда в США я долго не бывала на родине. Когда я наконец приехала, в старших классах, то оказалась в гламурной квартире с кондиционером, в которой мои родственники шуршали фантиками от карамели, лущили арахис и сплетничали. Целыми днями толпы родственников.
Во время приступов депрессии первый дядя переставал есть, переставал разговаривать и все время торчал в интернете. Когда он выходил из квартиры поздно ночью, прокрадываясь мимо жены и дочери, спящих в соседней комнате, он обычно шел в караоке-бар и пел там тайваньские поп-песни, слова которых, ко всеобщему изумлению, знал наизусть: Я соловей, который щебечет о несуществующей любви / В горы и долины летит моя любовь / Я несусь навстречу северному ветру за ней / Как горяча моя любовь, как никчемна моя возлюбленная / Сука, сука, еб твою мать.
Каждый день, когда жена и дочь уходят, к нему приходит моя бабушка и готовит обед. Когда она заглядывает в спальню, то каждый раз застает одну и ту же картину. Он стоит на коленях перед тумбочкой, спиной к двери, стискивая в руке бежевую телефонную трубку, и говорит с кем-то, кого упорно отказывается назвать, а его голос журчит медленно и сонно, будто гребнем проводят по мокрым волосам.
Второй дядя тоже живет в Фучжоу. О нем я знаю еще меньше, чем о первом. Он носит очки и выглядит как джентльмен. Он так тихо ведет себя, что можно подумать, что он ко всему безразличен. Когда-то он выделялся среди остальных родственников своим ростом, но теперь — прежде всего плохим здоровьем. В последние годы его позвоночник так согнулся и скрутился, что он не может работать, не может даже сидеть за столом. Дни напролет он лежит, обмахиваясь в жару, в своей квартире на жестком полу, ламинированном под дерево.
Только по вечерам, когда жена и дочь возвращаются из банка, в котором работают, а я захожу в гости, дядя
