в бар.

Пойдем поужинаем в Айова-Сити.

Иногда я придумываю себе жизнь, в которой я могу быть с Уэстом не только друзьями. Жизнь, в которой мы можем проводить время где-нибудь еще, кроме пекарни.

А потом я мысленно щипаю себя, потому что нет, я хочу меньше скандалов, а не больше.

— Бриджит пытается уговорить меня пойти на вечеринку завтра вечером.

— Где?

— Где-то с кучей футболистов.

— О, в Бурбон Хаус?

— Да, ты идешь?

— Я буду на работе.

— А после того, как освободишься?

Он улыбается.

— Не-а. Но тебе стоит пойти.

Когда Бриджит предложила это, идея наполнила меня паникой. Скопление тел, все эти лица, которые я должна буду изучить на предмет признаков осуждения, жалости, отвращения. Я не могу веселиться, когда я так занята тем, что слежу за своим поведением, выбираю подходящую одежду, наклеиваю на лицо улыбку и смотрю, смотрю, смотрю, пока мужчины в моей голове говорят мне, что я выгляжу как шлюха и мне нужно уже кого-то выбрать. А затем отвести его наверх и дать ему пососать мои сиськи, потому что это все, на что способна такая шлюха, как я.

Бриджит считает, что мне нужно больше гулять, вернуть свою жизнь. Иначе Нейт победит.

Я понимаю ее точку зрения. Но я не могу заставить себя захотеть.

Я смотрю на рифленые подошвы ботинок Уэста, раскачивающиеся в нескольких метрах от моего лица. На то, как выглядят его костяшки пальцев, сложенные на краю стола. На сгиб его локтя.

Если бы Уэст собирался на вечеринку, я бы захотела.

— Возможно.

— Сделай что-нибудь веселое, — говорит он. — Напейся, потанцуй немного. Может быть, ты даже встретишь кого-нибудь, с кем стоит проводить ночи, чтобы ты не торчала здесь, постоянно домогаясь меня.

Он ухмыляется, когда говорит это. «Шучу, Кэр», — говорит эта ухмылка. «Мы оба знаем, что ты слишком долбанутая на всю голову, чтобы с кем-то встречаться».

Не успеваю я перевести дух, как он спрыгивает вниз и направляется к раковине, где наполняет ведро мыльной водой, чтобы вытереть столешницы.

Я смотрю на свой учебник латыни, в котором действительно есть глаголы и моргаю от жжения в глазах.

Video, videre, vidi, visus. Видеть.

Cognosco, cognoscere, cognovi, cognotus. Понимать.

Maneo, manere, mansi, mansurus. Оставаться.

Я вижу, что он делает. Время от времени Уэст бросает какой-нибудь полушутливый комментарий, чтобы напомнить мне, что я не его девушка. Он улыбается, когда говорит мне что-то, что означает: «Ты не важна для меня. Мы не друзья».

Он притягивает меня ближе одной рукой, а другой бьет воображаемым кулаком по моему лицу.

Я знаю, почему он это делает. Он не хочет, чтобы я подходила ближе.

Я не знаю почему.

Но я вижу. И понимаю.

Я остаюсь на месте.

Мы в полном беспорядке, Уэст и я.

Он убирает со столов, его движения резкие и отрывистые. Когда он переходит к мытью посуды, то хлопает кастрюлями, вместо того чтобы складывать их в стопки. Он так поглощен шумом, который производит, что, когда в задней двери появляется фигура, Уэст не замечает ее.

А вот я замечаю. Я поднимаю глаза и вижу там Джоша. Раньше он был моим другом. Теперь я вижу его с Нейтом. Думаю, он встречается с Сиеррой. Он стоит с бумажником в руке и выглядит неловко.

— Привет, Кэролайн, — говорит он.

— Привет.

Уэст поворачивается ко мне, прослеживает мой взгляд до дверного проема. Он глубоко хмурится и идет к двери. Джош поднимает бумажник, и Уэст как бы пихает его вниз и в сторону, выходя в переулок, заставляя Джоша отступить.

— Убери свои гребаные деньги, — слышу я его слова, когда дверь закрывается. — Господи Иисусе.

Потом кухня пустеет — только я, шум миксера и вода, текущая в раковине.

Когда он возвращается, он один, его рука что-то заталкивает глубоко в карман.

— Ты этого не видела, — говорит он.

Это глупо.

Думаю, он полагает, что защищает меня. Если я не вижу, как он торгует, значит, я не соучастница. Я — забывчивая девочка в углу, не способная сложить два и два и получить четыре.

— Но я видела.

Он смотрит на меня таким взглядом, какой я не видела со времен библиотеки. Это заставляет меня бросить книгу на пол и встать и когда я стою, я чувствую, как это усиливается — как моя грудь все еще болит от боли от того, что он сказал несколько минут назад. Мое сердце колотится, потому что он сделал мне больно нарочно, и я злюсь из-за этого.

Я злюсь.

Он поворачивается ко мне спиной и начинает мыть миску.

— Какую прибыль ты получаешь? — спрашиваю я. — На такой продаже, как эта, это вообще стоит того? Потому что я посмотрела — продажа является уголовным преступлением. Если тебя арестуют, ты получишь тюремный срок. Там обязательный минимальный пятилетний срок.

Он продолжает чистить миску, но его плечи напряжены. Напряжение в комнате густое, как дым и я не знаю, зачем его подначиваю.

Он прав, пытаясь защитить меня. У моего отца был бы приступ, если бы он узнал, что я здесь, с Уэстом, торгующим через заднюю дверь, продающим травку вместе с кексами. Он бы спросил меня, не сошла ли я с ума, и что бы я ему ответила?

Это всего лишь трава? Я не думаю, что Уэст вообще ее курит?

Отговорки. Мой папа ненавидит оправдания.

А правда в том, что я превращаю себя в соучастницу каждый раз, когда прихожу сюда и сажусь на пол рядом с Уэстом и мне все равно. Мне правда все равно. Раньше не было. Теперь — да.

Теперь я слишком занята тем, что очарована Уэстом.

И еще деньги. Я думаю о деньгах. Интересно, сколько у него есть. Я знаю, что он платит за обучение, потому что он мне сказал, и что летом он работает кэдди на поле для гольфа, потому что я спросила, почему у него такие яркие линии загара.

Думаю, что он сам платит за квартиру, платит за еду, но, насколько я могу судить, у него нет никаких увлечений или пороков. Я не могу понять, почему он работает на стольких работах и торгует травкой, если ему не нужны все эти деньги, чтобы просто прожить. Ведь должно же быть что-то большее, верно? У него должно быть что-то, из-за чего ему нужно продавать траву и давать кредиты.

— Брось это, — говорит Уэст.

Я не могу бросить. Не сегодня. Не тогда, когда боль в груди превратилась в эту жгучую, гневную настойчивость. Я слишком зла на