Шрифт:
Закладка:
Все, кем она не является.
О Боже. Что, если Соломон — лучший родитель, чем она когда-либо могла быть?
Что, если она не справится с ролью матери?
Эта мысль подобна урагану, нервно треплющему ее желудок.
— В этом-то и смысл всего этого, Тесс. — Голос Эш возвращает ее к разговору. — Ты не должна быть одна в этом. Ты можешь попросить Соломона о помощи.
Никогда.
Потому что попросить о помощи — значит впустить его. А если он войдет, значит станет ближе. Это значит зависеть от него, любить его, а потом смотреть, как он уходит. Потому что жизнь — это сплошная стирка, и все заканчивается потерей.
Она погладила себя по животу.
Кроме нее и Мишки.
Ее электронная почта звенит.
Ее мочевой пузырь зовет.
— Мне нужно в туалет, — объявляет она, сползая с матраса.
— Отлично. — Эш фыркнула. — Смени тему. Развлекайся, ты, капризная беременная сучка, развлекайся.
Пробравшись в ванную, Тесси останавливается у двери в спальню. Опустившись так низко, как только позволял ее живот, она заглянула в щель двери и увидела Соломона, втиснувшего свое большое, грузное тело на диван. Одеяло, наброшенное на его колени, можно было бы использовать как носовой платок.
Ее охватывает тревога. Что, если они не смогут договориться? Соломон ведь не отнимет у нее Мишку? Он кажется хорошим парнем, но она уже встречалась с хорошими парнями. Все они хорошие, пока не станут плохими.
Ее взгляд упал на кувшин с водой, стоящий на барной стойке. Может быть, он отомстит Монтесуме и заберет ее домой.
Она качает головой и передергивает плечами, отгоняя нарастающее беспокойство. Эмоции сводят ее с ума. Ей нужен сон. Ясная голова к утру.
Тесси забирается в постель, выключает свет и прижимает подушку к телу, ее сын — ее сердце — дико трепещет внутри нее.
ГЛАВА 10
В шесть утра Соломон открывает раздвижную стеклянную дверь на террасу, и при виде океана его охватывает чувство нескрываемой благодарности. Хотя он чувствует себя предателем Чинука, он вынужден признать, что эта жаркая, неуютная страна впечатляет.
Потому что, черт возьми, это вид.
Восход солнца — это яркий взрыв розовых и желтых красок. Шум океана и морских птиц — симфония шума. Соленый морской воздух покрывает его кожу влажной росой, когда он вдыхает утренний восход. Несмотря на солнце, в воздухе чувствуется прохлада.
Он пожимает плечами, надевая рубашку.
Почти так же спокойно, как в Чинуке.
Когда он был шеф-поваром, Соломон рассчитывал на время. Время с женой. Время на своей кухне. Он работал долгими днями и долгими ночами, но всегда вставал с восходом солнца и обязательно смотрел на звезды ночью. Бодрствовал и спал вместе с землей. Любил и ценил землю, на которой он вырос. После смерти Серены он продолжал жить по своему распорядку. Просыпался. Вставал. Дышал. Не умирал. Напоминал себе о том, что жизнь еще есть. Вращается. Даже если в тот момент он этого не чувствовал.
А теперь…
Теперь он не знает, что чувствует.
А ты знаешь. Ты знаешь, Сол.
Господи, хорошо. Он отшатнулся от голоса Серены.
Он допивает последнюю каплю кофе, когда дверь спальни распахивается. Одетая в белое платье с плечами, подчеркивающее ее загар, и танкетки, Тесси выглядит как беременная бронзовая богиня океана, только что сошедшая с яхты в Греции. Единственное, что бросается в глаза, — это ноутбук, который она носит с собой, и телефон, спрятанный под ухом.
У Соломона пересохло во рту.
Она чертовски великолепна. Он только и может, что пялиться, как дурак. Господи. Эта женщина сбивает его сердечный ритм. Она держит его на коленях, как собаку, высунувшую язык. С того самого момента, как он встретил ее полгода назад.
Тесси пренебрежительно кивает. Затем ее внимание переключается на ноутбук, который она перекладывает на перегородку. В телефонную трубку она говорит:
— Но я не могу контролировать DHL, Атлас, и ты это знаешь. — Она тяжело выдыхает и потирает несуществующую морщинку между бровями. — Нет, я же сказала — не трогай дизайн. Пусть стена в гостиной будет пустой. — Бормотание под нос. — Господи.
Взрыв слов на другом конце линии — настолько громкий, что Соломон слышит его со своего места на террасе, — заставляет ее вздрогнуть.
— Я понимаю, Атлас, но, — она решительно вдыхает, — это мой отпуск, — говорит она. — Я за него заплатила. — Ее голос падает. Теперь меньше. — Я копила на него.
Соломон хмурится, в его груди неожиданно вспыхивает гнев. Внезапное желание швырнуть ее ноутбук в море.
Она слушает еще несколько секунд, затем молча кладет трубку.
Он хмыкает, кивая на телефон.
— Кто это?
Когда она моргает, он мысленно пинает себя. Он влез в ее дела. Хорошо зная, что он промышляет на заднем плане, размышляя о том, кто продолжает ее беспокоить. Вот тебе и безразличие.
Она долго обдумывает свой ответ. Затем ее плечи опускаются, кончики ушей розовеют, словно она смущается.
— Мой босс.
— Он звучал как мудак.
— Так и есть. — Откинув золотистые волосы, она поворачивается к нему, и ее шоколадные глаза снова становятся ясными. — Он как слабительное и Клонопин в одном лице. Он мне не нравится.
— Я думал, ты в отпуске.
Она кивает, ее внимание переключается на океан.
— Я тоже так думала.
Его пальцы сгибаются, когда она подходит к нему ближе. Ее духи доносятся до него, как пьяный пятничный вечер. Запах кокоса и экзотических цветов навевает мысли о пальмах и маленьких бикини.
Проклятье.
Даже с темными кругами под глазами она самая красивая женщина, которую он когда-либо видел. В этом белом сарафане Тесси вся на длинных ногах и с животом. Внезапно Соломона охватило безумное желание прижаться к изгибу ее живота, целовать ее до тех пор, пока у нее не подогнутся колени.
Господи, да что с ним такое? Он здесь, чтобы говорить о детях. А не делать их.
— Ты — петух.
— Я, что? — Соломон выходит из оцепенения и обращает внимание на женщину, стоящую перед ним. Она внимательно смотрит на него, нахмурившись.
Она улыбается.
— Петух. Я обычно катаюсь по утрам на Пелотоне. Нас так называют. Петухами. Потому что мы рано встаем. — Когда он замолчал, она снова открыла рот. — Пелотон. Это…
— Я знаю, что такое пелотон, Тесси. Я с Аляски, а не из средневековья.
— Угу. — Она оценивает его, трепеща длинными ресницами. — Шутка, Торжественный Человек. Я впечатлена.
Он хмыкает и отворачивается, но не раньше,
