Тем не менее солдат ощупал его платье, осмотрел его вывороченные карманы и, удостоверясь, что, кроме семитки, у арестанта ничего больше не имеется, отпустил его.

— А вы, дружки, марш в контору! — прибавил он, относясь к беглецам. — И вас ведь тоже осмотреть надобно.

— Да за что же нас? Нешто мы воры какие? Мы не знали, что здесь нельзя милостыню подавать, он ведь Христа ради просил.

— Нечего толковать! Ступай!

Со стороны тюремного солдата это, без всякого сомнения, была одна только придирка, на которую, быть может, и он имел какие-нибудь свои расчеты, хотя и нимало не сомневался, что две стоящие перед ним личности — действительно слесаря.

— Да нам что ж, мы, пожалуй, пойдем, — нехотя согласился Гречка, — а только это совсем понапрасну. Обыскивайте здесь, коли угодно, при нас ничего здесь нет.

— Ну, мы там это увидим.

— Эх, беда наша горе! И милостыню-то грех подать!.. Нам время-то дорого: мы вот тут дела свои справили, а теперь бы нам своей вольной работой призаняться.

— В конторе, чай, ждать заставят, пока начальство, пока что, — ввернул слово Китай.

— И подождешь — не беда!

— Ну, вечер, стало быть, и упустишь! — с досадливым сожалением цмокнул Гречка, почесав затылок. — Слышите, кавалеры? Уж не держите вы нас! Ей-богу, недосуг — мы бы теперь-то на себя кое-что поработали, а эдак-то запрасно и время уйдет, а деньгу не зашибешь.

— Уж мы вас поблагодарим, — ублажал Китай, в свою очередь, — только, значит, нельзя ли отпустить!

— Какая с вас благодарность! — усомнился тюремный солдат, однако не без некоторой надежды на ее осуществление.

— Да вот — все, что есть с собою — две гривенки, примите, не побрезгуйте, — сказал Китай, вынимая из кармана два медяка. — Мы, значит, на благодарности не стоим, потому нынче, ежели только время не упустить, так мы свое наверстаем.

Солдат на ходу принял из руки в руку благопредложенную благодарность и отвязался.

«Господи! Сколько времени-то ушло из-за этого дьявола!» — с досадой и замиранием сердца думал Гречка, приближаясь к тюремным воротам.

— Стой!.. Вы куда? — остановил их подворотня уже у самого выхода.

— Чего «стой»?! — смело встретился с ним глазами Гречка. Потеря времени, и страх, и досада на все эти препятствия придали ему еще более дерзкой решимости. — Чего «стой»! Ты, брат, служба почтенная, стойка-то этак на своих, на арестантов, а мы люди вольные.

— Какие такие люди-то? Что вы за люди? Эдак-то, пожалуй, часом и беглого пропустишь.

— Какие люди… Не видишь разве? Майстровые… слесаря… Пусти же, что ли, черт!.. В баню пора.

— Ты, любезный, не чертыхайся. Надо наперво узнать да дело толком сделать. Кто там с вами растабарывал? Седюков, кажись… Эй, Седюков! Поди-ко сюда! Дело есть! — махнул подворотня, крикнул через двор тому самому солдату, который только что получил благодарность.

Опять пришлось дожидаться, пока Седюков, неторопливым шагом, с того конца двора направляется к подворотне.

А время все идет да идет, и каждая минута становится все более опасной для беглецов — могут хватиться их, могут наткнуться в карцере на опоенных слесарей, тотчас же тревога, погоня — и все пропало от одной какой-нибудь минуты, когда чувствуешь уже, так сказать, запах этой желанной воли, когда ясно уже различаешь движение и гул и уличный грохот городской вольной жизни.

Это были для Гречки жуткие, кручинные, сокрушительные мгновения.

— Вот, ваша милость, не хотят пропущать, — поторопился Гречка обратиться к подошедшему Седюкову, желая предупредить излишние вопросы подворотни и разные дальнейшие объяснения, которые только оттянули бы время.

— Пропусти их, это слесаря, — как бы мимоходом вступился Седюков таким уверенным тоном, который не допускал сомнений.

Подворотня удовольствовался его заявлением — и тюремная калитка в воротах беспрепятственно отворилась перед беглецами.

Половина тяжкого груза свалилась с Гречки. «Слава-те Господи! Двое дураков поверили, да один выручил», — помыслил он с невольной улыбкой великого удовольствия, почувствовав, что калитка захлопнулась за ними.

— Вы слесаря? — остановил их внезапный вопрос, едва лишь они успели сделать каких-нибудь два шага по тротуару.

Беглецы, нежданно-негаданно, у самых ворот столкнулись нос к носу с одним из тюремных начальников, возвращавшихся домой в тюремное здание.

— Вы из тюрьмы, с работы, что ли?

— С работы, ваше высокоблагородие, замки у карциев поправляли.

— Знаю, знаю. Вы где же работали, на каком отделении?

— На татебном, ваше высокоблагородие.

— А на первом частном кончили?

Гречка немного замялся от неожиданного вопроса и хватил наудалую:

— Кончили, ваше высокоблагородие.

— Ну хорошо, ступайте себе…

Те сделали еще два-три шага.

— А впрочем, нет!.. Постойте-ка минуту. Там у меня в квартире на окошке одном больно уже задвижки ослабли, нисколько не действуют: не запираются даже, а по ночам дует. Вернитесь-ка, поправьте заодно уж. Я заплачу.

— Позвольте, ваше высокоблагородие, уж мы бы завтра пораньше… в лучшем виде справим, — отбояривался Гречка.

— Ну, вот вздор! Это такие пустяки — на десять минут работы, не больше. Ступайте-ка, ступайте!

Нечего делать — пришлось снова обратно переступить за порог тюремной калитки.

У Гречки уже мучительно стало ныть сердце, вместе с гложущей болью под ложечкой.

Но лишь пошли они по коридору, как к офицеру подошел фельдфебель тюремной команды с донесением о каких-то хозяйственных надобностях.

— А кстати, на первом частном уже справлены замки, завтра надо оглядеть по всем остальным отделениям, — отнесся к нему офицер, между прочим подходящим разговором.

— Никак нет, ваше высокоблагородие, нынче еще не справлены, — возразил фельдфебель.

— Как так? А ты же мне сказал, что уже кончил? — обернулся тот непосредственно к Гречке.

— Помилуйте-с, там самая малость осталась, — ответил этот, стараясь стать в тени, чтобы фельдфебелю не так удобно было разглядеть его физиономию.

— Расчет вы получили? — спросил начальник.

— Нет, не получали еще…

— Так зайдем в контору — заодно уж, чтобы после не возвращаться. Да постойте, однако, — снова обернулся он к двум сотоварищам, — ведь вас, кажется, трое было? Третий-то где же?

— Позвольте, ваше высокоблагородие, — вмешался фельдфебель, с некоторой подозрительностью оглядывая беглецов, — сдается мне, как будто это не те, что утром были, а какие-то другие…

Для Гречки и Китая наступила самая опасная минута: возбуждено уже два сомнения, из которых последнее, того и гляди, в состоянии разрушить весь маневр и выдать их головою. Надо было снова собрать все огромное присутствие духа, измученного уже тем рядом тревожных впечатлений, которые только что были перечувствованы, надо было сильное умение владеть собою, чтобы не потеряться в первый момент сомнения, чтобы умно и ловко извернуться и отпарировать удар, столь опасно направленный.

— Те двое ушли еще с-после обеда, — спокойным голосом объяснил Гречка, — а нас хозяин на