ради его доброго сердца, честности и, если подворачивался случай, безудержной отваги. К тому же о нем заботился его зять, чье имя воплощало славу минувших веков. С таким господином никто не желал ссориться. После просмотров (иногда ночных) Гуттенталь возвращался в особняк изможденным и истерзанным, но всё так же горели огнем его стеклянистые очи, а веснушчатые губы роняли многозначительные упоминания о пришельцах.

Next day Космист зашел к Цоллеру. Маленькие азиатские женщины мыли лестницу, и Космисту пришлось переступать через потоки мыльной воды. Тема омовений продлилась в квартире, чья дверь оказалась приоткрытой. Космист вошел; белые комнаты были безлюдны, но из душевой кабинки слышался плеск и хихиканье гомосексуальной парочки. Видимо, парни принимали душ. Космист не стал их тревожить и присел в белое кресло. На стеклянном столе стояла баночка китайской туши, семисвечник и букет роз влажно-кирпичного цвета. На дощатом полу повсеместно были разбросаны листы комикса, умело нарисованного любовником раввина. От нечего делать Космист собрал эти листы – они были пронумерованы, так что не составило труда восстановить последовательность. Он даже не особенно удивился, обнаружив, что комикс оказался посвящен ему. Впрочем, версия событий отличалась. Завязка совпадала: Эксгибиционист и Космист поселяются в одной квартире, затем реалистично и забавно зарисована шаббатняя вечеринка, но далее события разворачивались иначе – у памятника Воину-освободителю (которому рисовальщик сообщил черты межгалактического рыцаря) Космист оказывался один, без Ирмы, и в тени этого памятника он встречал девушку в летнем пальто с каплей розового стекла на шее. Между ними разворачивался некий диалог, но текст в баблах был написан на иврите, так что Космист не смог понять свою собственную беседу с Инопланетянкой. Она протягивала ему тонкую, детскую длань и приглашала в звездолет, прячущийся между деревьями. Звездолет являл собой подобие гигантской устрицы, обросшей по панцирю мордочками инопланетных богов. В этой храмовой устрице они вдвоем покинули Землю и устремились в глубины космоса. Далее следовало головокружительное путешествие по различным планетам, на которых теократические государства, не имеющие ничего общего с людьми, реализовали религиозные концепции нечеловеческого мира. Усталость людского вида от самого себя переполняла до краев эти виртуозные рисунки, сделанные китайской тушью и нежно подкрашенные акварелью. Молоденький любовник раввина оказался изысканным художником, возможно, даже графическим гением. Он умело сочетал японские традиции комикса, базирующиеся на гравюрах Хокусая и Хиросигэ с европейскими фантазмами в духе Редона, Гранвиля и Доре, время от времени упрощая этот галлюцинаторный язык до лаконичных супрематических структур, напоминающих о таких фанатиках простого абстрактного будущего, какими зарекомендовали себя Малевич и Эль Лисицкий. Всё это приобретало особую эффективность в сочетании с еврейскими буквами, ибо все тексты здесь были на иврите.

Рука об руку с возлюбленной инопланетянкой Космист достиг ее родной планеты, где цвели плесневые сады прохладного счастья, где чудовищное лицо балянуса – бога-охранника – оберегало всех от смертей, горестей и разочарований. На этой планете, входящей в состав Эллиптической Галактики, они обвенчались в Храме Протоплазмы, обвенчались в капельке нечеловеческой спермы, а смеху их не стало предела. И опаловые улитки-небожители склонили к их стопам свои рожки-глаза. И зыбкие инеистые херувимы пели им скрипучие песни, напоминающие о хрусте наста под полозьями настоящих саней, в которых несутся на праздник опушенные хохочущие боги. И дары – янтарные и агатовые дары близлежащих миров – рассыпались близ их ступней нескончаемыми рождественскими и пасхальными ландшафтами.

Это венчание стало началом их Грандиозной Экспедиции: взявшись за руки, они прошли насквозь мириады черных дыр, чтобы в конце концов обрести Заснеженный Дворец в эпицентре единственной Белой Дыры, где антиматерия, антивремя, антипространство вывернулись наизнанку и превратились в Чистый Свет, никого не опаляющий и не ослепляющий даже самое дерзкое око…

– Совсем забыл о нашей встрече, – сказал Моше Цоллер, чье огромное тело было обмотано полотенцем. За его спиной кутался в шелковое кимоно виртуозный рисовальщик комиксов, которому не стукнуло еще, наверное, семнадцати лет. Личико Белого Лисенка освещалось радостной хитринкой. На ткани его кимоно белые цапли пожирали белых жаб среди белого снега.

– Мне нужен Алеф, – сказал Космист. – Точнее, мне нужны два Алефа: для меня и для моей подруги Элси.

Моше подошел к шкафу, достал с полки некую книгу и вытряхнул из нее на поверхность стеклянного стола несколько бумажных квадратиков с одинаковыми еврейскими буквами. Два квадратика он подвинул в сторону Космиста.

– Сто евро, – бесстрастно произнесли пухлые губы гигантского подростка.

Космист протянул ему зеленоватую ассигнацию.

– Что ты ищешь? – вдруг спросил Цоллер. Космист поднял на него заплаканные глаза.

– Я ищу выход, – ответил он после некоторой паузы.

– Выход – там, – Цоллер указал Космисту на дверь.

Мы так любим сосновые леса, что нам хотелось бы встречать их в каждом фильме – хотя бы на пару минут экранного времени успеть приобщиться к готическому облику пространства, неразрывно связанного с хвойным ароматом. Но гораздо свежее и восхитительнее прогуляться в настоящем сосновом лесу в потоках осеннего света. Сквозь сосновые леса проходит дорога. Мы впервые видим Космиста за рулем собственного автомобиля. Само по себе это не так впечатляет нас, как впечатляет музыка, которую он слушает в течение своего путешествия сквозь сосновые леса. Космист направляется в Обсерваторию, куда влечет его важнейшее событие – намеченная на сегодняшний день презентация нового телескопа, чрезвычайно прогрессивного и гигантского, чье появление на свет является результатом долговременных усилий, результатом упорного труда и изобретательных озарений Хакира Амальдауна и его коллег. Мы еще ничего не знаем об оптических свойствах телескопа Амальдауна, но одно можем сказать с уверенностью: наш Космист и прочие сотрудники Обсерватории ждали этого дня с замиранием сердца, если только сердце может замереть на несколько лет. Игровое кино вправе придать научным достижениям воображаемые формы, но и сами научные достижения не лыком шиты – они вполне могут посрамить любой фантастический фильм, о чем, безусловно, скажет сегодня Амальдаун в своей приветственной речи.

Почти достигнув холма, на котором возвышалась Обсерватория, Космист остановил автомобиль, чтобы немного пройтись по лесу и подышать его воздухом. Солнце клонилось к горизонту. Этот день обнаружил в себе талант к ослепительному закату, и сосны бросали четкие тени. Он вышел на обрыв – внизу утробно шелестел овраг, на дне которого можно было рассмотреть ручей и охотничий домик с резным оленем на крыше, а близ домика горел небольшой костер, вздымая к небу свой ветвящийся дым. Сразу за оврагом возвышался Сосновый Холм, увенчанный яйцеобразным зданием Обсерватории – словно бы Яичный Господин, мистер Хампти-Дампти, как сказала бы Элис Миррор, сидел на вершине горы. Когда стемнеет, скорлупа этого яйца раздвинется и