Крейтон Абрамс, недавно приведенный к присяге в качестве начальника штаба армии, присоединился к советнику по национальной безопасности в его попытках убедить Тхиеу, что американцы — люди слова. На проникновенный аргумент Киссинджера: «Вы должны доверять мне» — вьетнамец ответил, что не видит для этого причин. Американец со лживым сожалением посетовал, что они не успели подготовить проект соглашения на вьетнамском языке. Но Тхиеу уже прочитал резюме, распространявшееся коммунистами на уровне глав районных ячеек, которое его разведка получила от «источника из Тэйниня».

На встрече 21 октября министр иностранных дел Тхиеу передал Киссинджеру список из 23 условий, которые сайгонское правительство требовало внести в проект Парижского соглашения, первым из которых был полный вывод северовьетнамских войск с территории Южного Вьетнама. «Думаю, нет никакой возможности заставить их согласиться на это», — прямо сказал Киссинджер[1311]. Никсон телеграфировал своему советнику, чтобы тот использовал все рычаги давления на Тхиеу, но при этом «не довел его до того, чтобы публично порвать с нами до 7 ноября». На следующее утро, 22 октября, Киссинджер обрушил на Тхиеу лавину угроз и посулов, после чего улетел в Пномпень, чтобы ввести в курс дела президента Лон Нола.

К вечеру американский эмиссар вернулся в Сайгон и снова встретился с Тхиеу, но услышанное его не обрадовало. Вьетнамец назвал готовящуюся сделку обманом. Совет национального примирения, сказал он, это просто завуалированное коалиционное правительство: «США вступили в сговор с Советами и Китаем. Если вы согласитесь с присутствием здесь северовьетнамских сил, народ Южного Вьетнама будет считать, что Соединенные Штаты предали его, а Северный Вьетнам выиграл войну». Киссинджер попытался возразить: «Мне глубоко неприятно ваше предположение о том, что мы могли сговориться с русскими или китайцами». Несколько раз в ходе встречи президент разражался слезами. Одним из его главных аргументов было то, что, соглашаясь оставить часть территории Южного Вьетнама под контролем коммунистов, США фактически приговаривали его страну к смерти: разделенное подобно «шкуре леопарда» государство было очевидно нежизнеспособным. Кроме того, коммунисты и антикоммунисты получали равный статус в будущем Национальном совете. Киссинджер связался с Белым домом и предупредил, что упрямство Тхиеу грозит серьезным кризисом. Он также телеграфировал в Ханой, чтобы выразить свой гнев по поводу того, что премьер-министр Фам Ван Донг раскрыл бо́льшую часть обсуждаемых условий мирного соглашения интервьюеру из Newsweek, тем самым только обострив тревожную лихорадку в Сайгоне.

Вернувшись в Вашингтон, Киссинджер поспешно продолжил делать то, в чем обвинял его Тхиеу: первым делом он пригласил советского посла Добрынина в Белый дом и попросил Москву объяснить Ханою, что за две недели до выборов администрации США приходится публично говорить и действовать так, чтобы избежать открытого разрыва с Сайгоном. Он также умолял Москву надавить на руководство Северного Вьетнама, чтобы оно согласилось хотя бы на символический вывод войск с Юга. «Ханой может решить, что мы намеренно затягиваем подписание сделки, чтобы дождаться 7 ноября, а затем продолжить бомбардировки или что-то в этом роде, — сказал Киссинджер советскому послу. — Но я даю вам клятвенное заверение от лица президента, что это не так»[1312]. В тот же самый момент в Овальном кабинете на другом конце коридора Никсон сказал Александеру Хейгу: «После выборов мы разбомбим их к чертовой матери. Пока я не стал говорить об этом Генри, но мы это сделаем».

Все в Белом доме старались убедить друг друга в том, что предательство Южного Вьетнама вовсе не было предательством как таковым, поскольку сайгонский режим по большому счету никогда не был легитимным правительством. Хейг сказал Никсону: «Если Тхиеу не способен победить с миллионной армией и всем тем оружием, что у него есть, он не стоит того, чтобы его спасать!» Киссинджер сказал Никсону: «Я пришел к заключению, господин президент, как бы неприятно мне ни было об этом говорить, что вся система в Южном Вьетнаме выстроена вокруг войны, которую мы ведем, и эти парни попросту не могут себе представить, как они будут жить при мире. Они напуганы не столько коммунистами. Их пугает перспектива мира»[1313].

Обсуждая с Никсоном вероятность слишком быстрого краха сайгонского режима, Киссинджер уверенно заявил: «Я думаю, что мы с честью выпутаемся из этого дела. Они не рухнут так быстро». 24 октября он сказал китайскому послу с характерным для себя самоуничижительным остроумием: «Кажется, я добился единства среди вьетнамцев — те и другие меня ненавидят». Ожидая своей машины, посол спросил у помощника Киссинджера, есть ли надежда на то, что соглашение будет подписано до дня выборов. Тот ответил, что такая задержка играет на руку коммунистам: если ссора с Сайгоном случится до 7 ноября, президент будет вынужден занять его сторону против Ханоя; после выборов все будет наоборот[1314]. Администрация дала понять Москве и Пекину, что не питает никаких иллюзий насчет того, что Северный Вьетнам будет соблюдать условия мирного соглашения: ей просто нужна его подпись на официальных документах.

Во всех странах лидеры и их ближайшие советники обсуждают государственные дела так же откровенно, как это делали Никсон и Киссинджер, но никогда прежде эти разговоры не записывались на магнитофонную пленку, чтобы впоследствии разоблачить перед миром всю глубину их цинизма. Однако единственный вопрос, который по-настоящему важен для потомков, состоит в том, был ли у этих людей реальный выбор. Невозможность выиграть эту войну стала очевидной еще до того, как Никсон пришел в Белый дом. Режим Тхиеу не сумел мобилизовать поддержку собственного народа, очень мало делая для его для благополучия, и только будущее показало, что коммунисты будут делать еще меньше. Преступление Никсона, если это можно назвать преступлением, где Киссинджер был главным посредником, состояло в том, что он принес в жертву жизни 21 000 американцев и несравнимо больше жизней вьетнамцев только ради того, чтобы осуществить серию военных и дипломатических маневров, призванных послужить не интересам народов Индокитая, но внутриполитическим интересам самого президента.

В некоторой мере американский электорат может быть признан соучастником: даже в последние годы войны многие избиратели продолжали надеяться на такой исход, который не нанес бы болезненного удара по национальной гордости. Никсон и Киссинджер пытались удовлетворить это ожидание, но не как ответственные государственные мужи, а как плотники, сколотившие шаткие театральные подмостки с мало-мальски пристойными декорациями, рассчитанные на пару сезонов — до и после выборов 1972 г. Их режиссерский талант в постановке этого фарса, безусловно, заслуживает аплодисментов, чего нельзя сказать об их моральных качествах. Киссинджер показал, что не владеет и толикой мастерства в искусстве «реальной политики», которую он проповедовал. 23 октября он сказал Тхиеу: «Соединенные Штаты никогда не пожертвуют надежным другом». Два дня спустя в Вашингтоне он поделился с министром торговли Питом Петерсоном: «У меня только одно желание — стравить вьетнамцев между собой, чтобы они как можно больше поубивали друг друга».