— сказал он. — Защищался от зверей, способных его растерзать, от других людей, могущих его убить, от врагов и даже друзей; старался, чтобы его не постигло проклятие неба или какая другая беда. Человек знает, с другой стороны, что земная жизнь его недолга, но не мирится и с этим, задавая себе непрестанно вопросы, на которые не находит ответа...

Князь положил руку на худое плечо юноши и продолжал с растущим упорством:

— Ты спрашиваешь: зачем живем? И ставишь тем вопрос: почему мы не бессмертны? Поскольку же не бессмертны, к чему нам творить? Отвечу тебе: зачем господь дал нам образ человеческий, а не скотский? Подумав, добавлю: разве дела, совершенного ради общей пользы, достойного доброй похвалы, не достаточно для счастья и даже бессмертия? Отвернись на миг от святого текущего дня и обрати взор к безграничным и цветущим нивам минувшего. Во всех низинах и на всех возвышенностях истории всходили, взрастали и колосились хлеба добрых дел. Честь и слава доблестных имен начертаны в ней повсюду, и пустили они корни, и принесли плоды по всей вселенной. Мир отметил теми именами светила небесного свода, погрузил их на морское дно, в земные глубины, освятил ими мощь стихий. От них все языки сложили имена своих богов: Аполлон, Исида, Арес, Гермес, Зевс, Афродита и Хронос, кои отметили семь главных планет и седмицу недельных дней. Посейдоном назвали бога моря, Гефестом — повелителя огня, Палладой — богиню знания, Музами — властительниц музыки и стихий, Аресом — бога войны, Зевсом — господа молний и всякого вышнего потрясения, Афродитой — покровительницу любви, Хроносом — бога высших сфер, Артемидой — богиню чистоты и девства...

Ильинский в смятении прервал речь своего господина:

— И вы, государь, считаете, что все они были люди?

— Именно так, сын мой. Философы полагают, что люди, от смертных рожденные, достойными делами и поучениями над миром так высоко вознеслись и прославились, что в последующие времена были вместо богов почитаемы и вечной хвалой восхваляемы. По свидетельству же Эразма, в древности всякий муж, творец добра ради ближних своих, почитаем был богом. Поэтому же основатели городов, изобретатели полезных ремесел, врачи и алхимики удостаивались поклонения, как святые...

Ильинский, слушая эти доводы, широко раскрыл глаза, не в силах что-либо возразить. Образ мыслей его господина был так необычен и нов, что казался чудачеством. По представлениям современников и по его собственным, человек мог обрести бессмертие только через бога и никак не иначе. Молдавский князь переворачивал все это вверх ногами: из его высказываний следовало, что боги как раз и бессмертны через человека, через дела его; другими словами, что боги были созданы людьми. Великое, невероятнейшее чудо!

Кантемир оставил ученого юношу с открытым ртом и повернулся к картине художников Ивана Зубова и Григория Тенчегорского на его выступление из Ясс. Князь взял из Москвы с собой эту вещь, которая должна была сопровождать его всюду, в странствиях сквозь века и схватках идей. Произведение художников стало для него символом веры. Когда настанет время, благородство пробудится в людях и даст им силы отринуть зло. Смогут ли грядущие поколения забыть, как боролся его народ за свободу в такой суровый век?

Отдавшись на волю дум, князь не шевелился, опершись о книжную полку. Посуровевшее лицо было словно высечено из мрамора.

Вот уже несколько лет подряд Кантемир лелеял мысль создать труд, способный объять всю историю молдаван и мунтян, от истоков этих двух народов до его собственных дней. Этого требовало сердце князя; этого также требовали, однако, Иоганн Воккеродт, Берлинская академия наук, многие друзья в России и в европейских странах. А главное — этого требовало священное чувство долга перед Землей Молдавской, стонавшей еще под османской пятой, имевшей право увидеть, словно в зеркале, свое славное прошлое и мужество предков, дабы пробудить в себе прежние доблести и сбросить с плеч рубище унижения.

Происхождением молдаван и мунтян, их борьбой и страданиями на протяжении минувших столетий занимались до него и другие: Григорий Уреке, Мирон Костин, Николай Костин. Было время, когда он сам подумывал о том, чтобы перевести некоторые из этих работ на латынь и так представить европейским ученым. Подумывал, но не сделал к тому ни шагу. Его предшественники живописали события и дела, которые видели или о которых слышали. Какими увидели или какими представили себе понаслышке — такими приняли и представили читателю. Исследовав их труды, Кантемир вынес им суровый приговор. Князь верил, что ученый не вправе останавливаться на констатации фактов: долг ученого — искать и находить их причины. Чтобы затем из разрозненных отрывков минувших свершений, осмысленных его разумом, сделать обобщающие выводы. Точно так же, как человек, стоящий с одной стороны железного шара или обода, по видимой ему кривизне может судить об их общих размерах. Ибо нет мудрости вне умения из увиденного и услышанного составить образ того, что не было дотоле доступно ни зрению, ни слуху, и будущее из минувшего себе представить.

Князь составил тогда книжицу в 96 страниц на латыни «История молдо-влахов». Окончив и подержав в руках, князь нашел ее легковесной и слабой. На прочный и основательный скелет была наброшена тощая и хлипкая, изодранная плоть, в то время как в руках творца для нее оставалось еще немало материала — примеров и эпизодов, доводов и мыслей.

Тогда и родился совсем новый замысел: выполнить сходную работу на молдавском языке, сославшись во утешение души на ту причину, что «...несправедливо, да к тому же грешно будет, если о делах наших отныне и впредь более чужие, чем наши, люди писать станут». Появился удачный повод для того, чтобы снова погрузиться в глубины воображения и извлечь из них бесчисленные новые жемчужины.

Князь, засучив рукава и «струны разума напрягая», храбро выступил «во поле истории».

Однако, дерзнув отклониться от пути предшественников и не получив от них ни ключей, ни способов раскрытия проржавевших запоров, ни молотов для взлома кованых ворот, ни мостков для преодоления пропастей, болот и скал, князь был принужден измыслить собственные «каноны», по которым «смогут найти подтверждение дела, в минувшем воистину свершенные, но в историях запоздало и редко поминаемые», то есть руководящие принципы своих изысканий; дело тоже дивное для Ивана Ильинского и других, кому было известно. «Каноны» выглядели примерно следующим образом: «Молчание не ставит на место и не возвышает дело, но слово его и ставит на место, и устрояет». Что следовало