между ним и его возлюбленной, которая бы не зиждилась на духовной привязанности, с одной стороны, и нетерпеливом ожидании безумной любви, с другой. Этот путь скорее напоминал собой поклонение Богу, и это было самое настоящее поклонение. Какое отношение имел к нему брак?

— Те, кто любят по-настоящему, не женятся.

Фуад с удивлением спросил:

— Что ты сказал?

Камаль догадался, что он спросит об этом ещё до того, как его язык выдал его. Этот миг казался неловким из-за его смущения, и тут он начал вспоминать последние слова Фуада, произнесённые до того, как у него вырвалась эта странная фраза. И хотя ему стоило некоторых усилий вспомнить то, что только что сказал Фуад о женитьбе и потомстве, он решил сохранить в тайне свой промах и исправить его смысл, насколько это было возможно. Поэтому он сказал:

— Те, что любят что-то превыше своей жизни, не женятся. Вот что я имел в виду.

Фуад слегка улыбнулся, или просто пытался побороть свой смех, однако его глубоко посаженные глаза не выдали то, что у него было на душе. Он ограничился тем, что сказал:

— Это серьёзные вещи, и говорить о них сейчас просто преждевременно. Давай отложим это до поры, до времени…

Камаль презрительно, однако убеждённо вздёрнул плечами и ответил:

— Давай отложим это и подождём….

Фуада отделяло от него целое море, однако оба они оставались друзьями. Нельзя было отрицать, что противоречие между ними влекло к нему Фуада, несмотря на то, что это каждый раз мучило его. Не пора ли ему отправляться домой? Побыть в одиночестве и отвести душу — эти два желания одновременно влекли его. Спящий дневник в ящике письменного стола вызывал бурление в его груди. Изнурённому человеку непременно нужно пережить реальность, найти покой, уйдя в себя…

— Пришло время возвращаться…

7

Пролётка продолжала свой путь по берегу Нила, пока не остановилась перед домом на сваях в конце первого треугольника по дороге к Имбабе. Из неё тут же вышел Ахмад Абд Аль-Джавад, и за ним последовал Али Абдуррахим.

Наступила ночь, словно птица, севшая на свою жердь, и темнота покрыла всё вокруг, за исключением удалённых друг от друга огней, струившихся из окон плавучих домов и жилых судов на реке, что выстроились рядом по обоим берегам ниже по течению от моста Замалека. Слабые огоньки сверкали в деревушке, что была в конце дороги, словно облако, отражавшее ослепительный свет солнца на небе и рассеивающиеся бурые тучи.

Господин Ахмад пришёл в этот плавучий дом впервые, несмотря на то, что Мухаммад Иффат снял его ещё четыре года назад, и всё потому, что его владелец предназначил его для любовных встреч, а Ахмад запретил себе приходить сюда после трагической гибели Фахми. Абдуррахим шёл впереди него, чтобы указать ему путь, пока они не подошли к лестнице, и предостерегающе сказал:

— Лестница крутая, а ступеньки высокие. И к тому же здесь нет перил. Положите руку мне на плечо и медленно спускайтесь…

Они стали спускаться с большой осторожностью, а журчащие волны сталкивались друг с другом у берега, рядом с кормой плавучего судна, и их звук ласкал слух. В нос им ударил запах травы, смешанный с благоуханием ила, который в начале сентября щедро приносили наводнения. Али Абдуррахим, который нащупал звонок в дверь на стене у входа, сказал:

— Это исторический вечер в вашей и в нашей жизни. Мы должны дать ему подходящее название, когда будем праздновать. Вечер возвращения шейха… Ну как вам?

Господин Ахмад, крепко сжав его плечо, ответил:

— Но я не шейх. Настоящим шейхом был ваш отец!..

Али Абдуррахим засмеялся:

— Сейчас вы увидите лица, которых не видели уже пять лет…

Господин Ахмад, словно колеблясь, сказал:

— Это не значит, что я изменю своё поведение или отклонюсь от собственной принципиальной линии, — затем он на миг замолчал. — Возможно… возможно…

— Представьте себе собаку, что, будучи на кухне, обещает не приближаться к мясу!

— Настоящей собакой был твой отец, сукин ты сын…

Зазвонил звонок, и через полминуты дверь им открыл пожилой слуга-нубиец, который отошёл в сторону, приложив руки к голове, приветствуя прибывших. Оба мужчины вошли и направились к двери, что располагалась внутри дома справа, ведшей в короткий вестибюль, освещённый электрическим светильником, что свешивался с потолка. На стенах по обе стороны вестибюля висело по два зеркала, а под каждым из них стояло большое, обитое кожей кресло и столик. В конце вестибюля, как раз напротив входа, была ещё одна дверь, из которой доносились голоса ночных посетителей, что заставили содрогнуться грудь Ахмада Абд Аль-Джавада. Али Абдуррахим толкнул дверь и вошёл, а Ахмад — за ним следом. Но едва он переступил порог, как очутился перед присутствующими гостями, и остановился. Они подошли к нему, приветствуя его восторженными возгласами, и радость на их лицах чуть ли не хлынула настоящим потоком. Всех опередил Мухаммад Иффат, который обнял его и сказал:

— Над нами взошла и воссияла луна…

Затем его обнял Ибрахим Аль-Фар со словами:

— Судьба привела меня к тому, чего я жаждал…

Мужчины отступили в сторону, и Ахмад увидел Джалилу и Зубайду, а также третью женщину, которая стояла шага на два позади них. Он сразу же вспомнил, что это Зануба-лютнистка… Ах… Всё прошлое было собрано в одни рамки. Мышцы лица его расслабились и он улыбнулся, хотя и казался ещё немного смущённым. Джалила долго смеялась, а затем раскрыла ему свои объятия, и певучим голосом сказала:

— Где же ты был, где скрывался, милый?…

Когда она выпустила его из своих объятий, он увидел Зубайду, что стояла на расстоянии нескольких шагов, и как будто колебалась, хотя лицо её и светилось радостным гостеприимством. Он протянул ей руку, и она пожала её, и в этот момент она с упрёком нахмурила свои подведённые брови