скажу, где их братик служит. Поэтому, загрузившись в теплую будку, я объяснил, в какой именно организации работает Леха. Рассказал также, почему он не мог сказать правды. Ольга восхищенно хлопала глазами, а Иришка, наоборот, насупилась и сказала:

— После того, что НКВД сделало с нашим папой… — Но не закончив, озаренная внезапно пришедшей идеей, вдруг спросила: — А вы не знаете, что с ним? Вы ведь считаетесь крупным чином? Подполковник, это же старший комсостав, не может быть, чтобы вы не знали, что с папой!?

Черт! И как им сказать… Я ведь давно это узнал, да и Лехе сказал тоже… А этот жук, оказывается, молчал в письмах, что Михаил Владимирович Пучков умер в лагере еще в начале сорок первого. Нет уж… Пусть сам такие вещи говорит… Исходя из этих мыслей, правду открывать не стал, а, покачав головой, ответил:

— Нет, не знаю. Мы пробовали найти следы, но он хоть и заключенный, а все-таки специалист-путейщик, поэтому был отправлен на строительство укрепрайона в Белоруссии. Потом война, и все пошло кувырком. Так что вполне может быть, что он сейчас жив.

— Но ведь Белоруссию освободили, а про него так ничего и не слышно?

— Э-э-э, видишь ли, Ира, немцы тоже ценили грамотных спецов, и его вполне могли угнать в Германию. Так что, сама понимаешь…

Та кивнула и снова спросила:

— А как же Алексея взяли в НКВД? Туда же членов семей врагов народа не берут?

— С чего ты взяла, что твой отец — враг народа? В сорок первом дело Пучкова было пересмотрено и доказано, что вашего папу оклеветал его же заместитель — Михалев.

— Дядя Сережа? Не может быть!

Ольга выразилась более кратко и эмоционально:

— Вот же гад! А ведь в гости к нам ходил, конфетами угощал!

Я же, подтвердив, какую роль в их жизни сыграл «дядя Сережа», и в этот раз не соврав ни единым словом, задумался над странным феноменом подобной ситуации. Как в мое время все кричали про тридцать седьмой год… А я тогда еще думал — по каким критериям гэбэшники арестовывали людей? Ну ведь не по телефонной книге, в самом деле? А оказывается, вот так и арестовывали — по доносам коллег и «друзей». Кто-то хотел комнату в коммуналке получить, кто-то, убрав начальника, сам на его место метил, кто-то вообще доносил из любви к искусству. То есть на каждого посаженного был свой стукач… Хотя в основном было именно так, что, получив донос и проверив его несостоятельность, дело просто прекращали. Только один хрен — количество стукачей просто поражает… Хорошо хоть сейчас эту лавочку прикрыли — как ввели статью за ложный донос и перестали рассматривать анонимки, так сразу количество бумагомарателей сошло на нет. Так что дело не только в «кровавой гэбне», и каждый репрессированный, внимательно оглядевшись вокруг, всегда может найти в своем ближайшем окружении человека, которого надо благодарить за путевку на Соловки… Как там говорили в древности — «о времена, о нравы»? Ну прямо про нас сказано…

* * *

А потом я размещал Лешкиных сестренок по школам и институтам. Там все прошло быстро и без заморочек. Нигде давить авторитетом не пришлось — люди оказались душевные и с пониманием. Декан факультета даже назвал хороших репетиторов, чтобы Иринка могла освежить знания, забытые за эти годы. И уже уезжая, я, не слушая возражений, вручил старшей Пучковой пачку денег:

— Здесь пятнадцать тысяч. На первое время хватит, а потом еще подкину. И не брыкайся! Вам сейчас надо питаться нормально, мебель купить, да и вообще — ты теперь не рабочая, а студентка, поэтому деньги вовсе не лишними будут!

— Илья, вы с ума сошли! Зачем нам такие огромные деньги?! Алексей свой денежный аттестат нам перевел — этого вполне хватает!

— Считай это подарком на новоселье! И хватит пререкаться! Ты лучше письмо Лехе напиши, я ведь его через три дня увижу.

Хе, как я ее отвлек резко! Что значит умение общаться с барышнями. Сразу перестала спорить и убежала эпистолярным жанром заниматься. А то — «не возьму, не возьму»… Тоже мне — нашла миллионы. Да я бы и больше дал, только вот опаска взяла — девчата молодые, как бы от крупных «бабок» не одурели. Хотя на них это не похоже, но лучше подстраховаться и подкидывать по мере надобности. А сейчас — пусть себя побалуют немного, тем более что на базаре цены просто несусветные, а на карточки учащихся не пожируешь… Смешно даже — на то колечко с брильянтом, что я Хелен подарил, здесь на базаре мог бы купить аж четыре бутылки водки или три ведра картошки. Офигеть… Дела-то теперь обстоят, как у нас в конце восьмидесятых — в магазинах шаром покати и товары по карточкам, зато в коммерческих есть все, только цены совершенно космические. Причем именно на продукты питания, и поэтому, к примеру, хороший шмат сала можно легко поменять на отличный шифоньер. Но сейчас здесь война идет, и все это считается временными трудностями, а почему в конце двадцатого века так получилось — непонятно…

И еще вспомнился интересный факт — ведь всегда все «слуги народа» получали зарплату, которая немногим выше средней по стране. Вроде те же копейки, что и остальной народ, а ведь не пухли с голоду. И все потому, что получали специальный паек и доступ к интересующим их товарам именно по госцене. То есть оклад какого-нибудь третьего секретаря превращался со смешных полторы штуки рублей в полновесные тысяч сорок, так как разница между барахольной и государственной ценой была раз в пятнадцать. Да уж… Есть за что попу рвать и быть довольными существующим положением вещей. Вот за это и не люблю коммунистов. За рвачество, лицемерие и неудержимый звездеж… Сам-то я, когда впервые в УСИ мне выдали положенную пайку — здоровенную коробку со всевозможными деликатесами и по копеечной цене, сначала даже не врубился, откуда такая роскошь? Тупому фронтовику объяснили откуда. Оказывается, служащие управления попадали под какую-то из категорий, существующую для «слуг народа», поэтому положенное надо получить и быть счастливым от принадлежности к касте избранных.

Я тогда