Шрифт:
Закладка:
Во Франции апрельские выборы 1914 года дали самый левый парламент за всю историю Третьей республики. Выборы проведены были под знаком протеста против вооружений и трехлетнего срока службы. Антимилитаристическое правительство Вивиани{115} ни в коем случае не желало ввязываться в войну Германии с «царизмом». 18 июля, в день германского ультиматума России, по приказу военного министра французские войска были отведены на 10 километров от границы в доказательство миролюбия Франции (этот неудачный пацифизм открыл немцам вогезские проходы и имел следствием потерю важнейшего военно-промышленного района Бриэй). 19 июля на требование Берлина выяснить свою позицию Париж ответил уклончиво, видимо, желая сохранить нейтралитет в русско-германской войне. Вивиани ответил, что «Франция поступит, как требуют ее интересы». 20 июля, на второй день русско-германской войны, когда военные перевозки германцев через Рейн на Запад приняли угрожающий оборот, французское правительство было вынуждено объявить мобилизацию, прибавив, что «она еще не означает войны».
Но Германии необходимо было провоцировать войну. Ее план предусматривал удар на Западе при всяких политических обстоятельствах. Франция сама не желала объявлять войны – значит, ей надо было навязать войну.
21 июля Германия потребовала от Франции уступки Туля и Вердена и, не выждав ответа на это неслыханное требование, объявила ей войну, заявив, что французские летчики «бомбардировали Нюренберг». Нюренберг – город, ничтожный в стратегическом отношении (только фабрики игрушек). Если французские летчики хотели бомбардировать немецкие города, то они, конечно, выбрали бы своим объектом какой-нибудь иной пункт.
Две германские армии собрались в Эльзас-Лотарингии, пять развернулись на бельгийской границе. По праву сильного Германия потребовала от Бельгии (чей нейтралитет в свое время гарантировала) свободного пропуска. Но маленькая страна имела великого короля – и немцы получили ответ, какой заслуживали. В тот же день 21-го германцы перешли бельгийскую границу и ринулись на льежские форты.
Завоевание Бельгии немцами грозило смертельной опасностью Англии. «Антверпен – заряженный пистолет, направленный в сердце Англии», – говорил император французов, и Англия не за тем воевала полтораста лет с Людовиками, Конвенцией и Наполеоном, отстаивая независимость Фландрии, чтобы видеть этот «пистолет» направленным в свое сердце мощной германской рукой.
22 июля великобританское правительство объявило Германии войну (поводом послужило нарушение бельгийского нейтралитета, гарантированного в числе прочих держав и Англией). Выступление Великобритании не очень беспокоило немцев: сухопутную британскую армию они презирали и рассчитывали кончить войну одним ударом до того, как начнет чувствоваться блокада страны британским флотом.
Объявив войну России, ввязавшись в войну со всей Европой, Германия увидела, что венский кабинет колеблется последовать ее примеру. В Вену было послано энергичное требование. Не находя никаких предлогов, Австро-Венгрия в конце концов объявила 24 июля войну России, мотивировав это тем, что «Россия объявила войну ее союзнице Германии»! В своих мемуарах Сазонов рассказывает, как к нему в кабинет явился австро-венгерский посол граф Сапари с текстом объявления войны. «Ввиду того, что Россия объявила войну нашей союзнице Германии…» – начал он читать по бумажке. «Позвольте, – перебил его Сазонов, не Россия объявила войну Германии, а наоборот, Германия объявила войну России». Сапари посмотрел умоляюще и снова начал: «Ввиду того что Россия объявила войну нашей союзнице Германии…» – Позвольте, позвольте, – перебил его опять Сазонов, – это совершенно неверно!» – «Ах, господин министр! – в отчаянии воскликнул посол. – Войдите же в мое положение: мне так приказали!..»
* * *
Тот подъем, что охватил в июльские дни 1914 года все слои русского народа, далеко превзошел своими размерами воодушевление 1877 года. Что-то великое, напоминавшее Двенадцатый год, чувствовалось во всем, начиная с торжественного обещания Императора Николая Александровича не заключать мира, пока хоть один вооруженный неприятель останется на русской земле.
Страна дружно откликнулась на призыв Царя. Во всех концах России запасные прибыли в свои части в количестве, превысившем на 15 процентов норму, предвиденную Главным управлением Генерального штаба. Главное управление Генерального штаба, принимая во внимание все более напряженную внутреннеполитическую обстановку, осторожности ради считало, что на призыв явится только 80 процентов запасных. Явилось много охотников.
Нападение внешнего врага как бы разрядило напряженную политическую атмосферу.
Мобилизация протекла блестяще. Настроение общества было в общем весьма приподнятым. Заступничество за Сербию нашло здесь широкий отклик. Вчерашние космополиты оказались вдруг ярыми националистами. Господствующей нотой был здесь, впрочем, безрассудочный шовинизм, истерическая ярость против всего «немецкого». Люди, казалось бы, рассудительные вполне, вдруг потребовали переделки своих фамилий немецкого происхождения на русский лад. Венцом глупости было, конечно, требование переименовать Санкт-Петербург в Петроград град Святого Петра в город Петра I. Невежество наших образованных кругов, от которых исходила инициатива, было поразительно. Петр I назвал основанный им город в честь своего святого – «Санкт-Питербурх» – на голландский, отнюдь не на немецкий образец и, конечно, не подумал назвать его в честь себя. Санкт-Петербург по-русски можно было бы перевести «Святопетровск». «Петроград» явился первым шагом к «Ленинграду». Одни варвары переняли у других. Одновременно с этим по всей стране началась охота на «немецких шпионов» – дикая травля ни в чем не повинных людей. С помощью услужливой печати, которой вдруг всюду померещились переодетые прусские ротмистры, серьезное и всенародное дело защиты России превращалось в уголовный роман.
Исступленно-шовинистическая форма патриотической вспышки летом года 1914-го заставляла опасаться, что она будет кратковременной. Правительство должно было бы немедля овладеть этой стихией, направить и организовать общественное мнение, собрать энергию в «аккумулятор», не дать ей уйти в землю. Но столоначальники до этого не доросли.
Обществу надлежало доказать свой патриотизм и жертвенность не на словах, а на деле – возглавить свой народ в окопах и на заводах. Однако жертвенной готовности служить своей Родине в подавляющем большинстве русской интеллигенции не было. Наше законодательство, начиная с милютинского Устава 1874 года, фактически избавляло образованные классы от долга защищать Отечество, чем классы эти и пользовались. В военные училища пошла вначале очень лишь небольшая часть молодежи – подлинная соль земли. Пределом жертвенности всей массы русской интеллигенции была посылка в Действующую армию кисетов с табаком, исполнение гимна в кабинетах загородных ресторанов и патриотические речи на бесчисленных «собраниях» (через 2,5 года ставших именоваться «митингами»).
Стране так и не удалось на деле слиться с армией.
Сосредоточение армий и первые действия
Пехотные дивизии заканчивали свою мобилизацию на 8-й день, после чего немедленно приступали к погрузке. Второочередные дивизии заканчивали свое развертывание между 15-м
