Шрифт:
Закладка:
Я тихо встал и вернулся в ванную. Моя рубашка висела на стене. Я снял ее и понюхал.
Запах Салли, запах Энн – от рубашки все еще исходил их запах. Я почувствовал, как от этого твердеет мое тело.
Я оставил рубашку и провел руками по лицу; запах почти развеялся, но меня так и не покидало ощущение его силы, и я вновь увидел Энн и Салли и переплетение наших тел в сыром подвале гарлемской забегаловки.
В соседней комнате спала Шейла. Я никогда не спрашивал себя, обманываю ли я ее, удовлетворяя свои желания с никовскими девчонками, прихватывая проституток под носом и на глазах их клиентов и в их же машинах. Но в этот момент я понял, что поступаю плохо – совершаю то, чего простить нельзя, – так как предаю умом и не даю телом.
Я начал себя успокаивать. Ну хорошо, возможно, что спать с двумя негритянками намного утомительнее, чем с белыми, и что мне нужно просто отдохнуть. Но мое напрягшееся тело доказывало обратное, а образы, которые проносились перед моими глазами, ничего общего с мирными пейзажами – голубой гладью озер – не имели.
Я вошел в ванную и открыл кран душа. Снова – ледяная вода, на этот раз – для успокоения, так как я даже думать боялся воспользоваться своим состоянием, чтобы разбудить Шейлу и развеять ее подозрения.
Я боялся; боялся, что в этот раз сравнение будет не в ее пользу.
Вышел я на подкашивающихся ногах, измотанный больше психически, чем физически.
Я снова лег в бессонную постель и еще долго терзался в темноте боязнью слишком хорошо понять то, что меня терзало, – пока сон меня не прибрал.
VIII
Спал я беспокойно, кошмарно и, несмотря на усталость, проснулся намного раньше Шейлы, так как смутно чувствовал, что надо уходить, пока она не начала задавать новые вопросы, пока вчерашний разговор не свернул в опасное русло. Ребенок спал в соседней комнате, и я должен был спешить: детский сон не соперник уличному шуму в семь часов утра.
Я быстро побрился, взял свежее белье, швырнул в лакированный ящик то, которое носил накануне, надел легкий костюм и вышел.
Позавтракал я в кафе. Я не торопился. Мне нужно было убить весь день до начала работы у Ника.
Я вошел в телефонную кабину и позвонил Шейле.
– Алло?
Голос у нее был беспокойный.
– Алло, это Дэн, – сказал я. – Добрый день.
– Ты не завтракал?
– Мне нужно было выйти. По поводу того дела, о котором я тебе говорил вчера вечером.
Она не ответила, и я облился холодным потом при мысли о том, что она сейчас повесит трубку.
– А, да, – отозвалась она наконец, – я вспомнила.
Каким ледяным тоном она произнесла эти слова.
– Я заходить не буду, – сказал я. – Потом поеду прямо к Нику. Мне за утро нужно столько людей повидать.
– Смотри, чтобы у них было не очень много помады на губах, – выдала Шейла.
Она повесила трубку. Ладно. Я тоже повесил трубку и вышел из кабины.
Целый день, до пяти часов времени еще много.
Погулять. Потом в кино.
Искать квартиру.
При этой мысли я улыбнулся. Улыбка получилась невеселой. Вот еще одно забавное воспоминание, колющая боль живой раны, и столь поверхностной, что на нее даже стыдно обращать внимание.
Я старался не думать о том, что меня так сильно тревожило. Так сильно и глубоко, что мне удалось – как при настоящих катастрофах – отключиться, отстраниться, остаться почти равнодушным.
Вначале я боялся Ричарда. Я рисковал потерять все: положение, жену, сына – всю жизнь. Я проводил целые дни в страхе и испробовал все. Потом я решился встретиться с ним лицом к лицу.
Я встретился с ним. Но к моему несчастью, он был не один. Вместе с ним я встретил настоящего Дэна. Да. Теперь я боялся самого себя – своего собственного тела, восставшего против хозяина; тела, охваченного инстинктом, который я отказывался признавать.
Пускай меня выдаст Ричард, и я потеряю свое положение, жену, сына. Ладно. Но я останусь самим собой, останется хоть шанс все вернуть.
Но если меня выдаст собственное тело, у меня не останется ничего.
Я обернулся и посмотрел вслед девушке, одетой слишком хорошо для этого времени дня и этого района города. Светило солнце. Я жил.
Я думал о Шейле.
Я жил, хотя и чувствовал себя импотентом.
Я зашел в какой-то бар. Из-под белого фартука топорщились рукава бармена. Он надраивал свою стойку сальной тряпкой. Кафельный пол был весь в опилках.
– Виски! – приказал я.
Не говоря ни слова, он поставил передо мной стакан.
– Хорошенький денечек, – закинул я. – Что-нибудь интересненькое не наклевывается?
– Не наклевывается, – ответил он. – Клев для всех одинаковый.
– Насчет Боба Уитни бояться нечего.
– Всех сделает, – отрезал бармен.
Такой вот не очень разговорчивый мужчина.
– Чем бы заняться в этом городе в восемь часов утра? – спросил я.
– Ничем, – отрубил он. – Работать надо.
– До пяти работы нету, – сказал я, залпом допивая виски. Что и говорить, привыкнуть к алкоголю было не просто.
Перед стойкой начиналась лестница, ведущая в зал на втором этаже. Оттуда доносился какой-то шум, возня – ведра, швабры, – кто-то делал уборку. Я поднял глаза и заметил на верхней ступени черно-белый халат негритянки. Она стояла на коленях, а ее жирный зад ритмично ходил из стороны в сторону.
– Еще один виски, – сказал я бармену.
Ну что можно сделать в восемь часов утра? Я заметил музыкальный ящик.
– А что там есть? – спросил я.
– Не знаю.
Я растерянно отступился.
– Сколько я вам должен?
– Доллар, – сказал он.
Я заплатил и вышел. Дошел до ближайшей станции метро. Купил газету и дождался поезда. Забит до отказа. Там я себя почувствовал не так одиноко. А они все куда-то ехали. Они все были кем-то. А я, я никуда не ехал, я стоял на границе двух рас, и обе были готовы от меня отказаться. В газете ничего интересного. Выходя, я оставил ее в вагоне.
Выходя недалеко от Гарлема, как будто специально.
Я зашел в первую попавшуюся химчистку.
– Добрый день, – сказал я.
– Добрый день.
Их было двое: еврей и его помощник. Я разделся в кабинке и стал ждать, пока мои брюки будут готовы. Уж здесь-то придется подождать. Я на это убью минут тридцать, не меньше. Что я еще могу придумать? Почистить ботинки? Пять минут. Пойти поесть? Этого тоже недостаточно.
К какой-нибудь девочке? К белой. Чтобы проверить. Чтобы попробовать.
Теперь мне уже
