— Наверху не одобряют чрезмерное вмешательство, — шепотом признался он.

— Ну, Внизу тоже, — демон также понизил голос. — Но, откровенно говоря, им плевать, и ты это знаешь.

Белый цветок, недавно бывший крысой, подобрала проходящая мимо женщина с девочкой. Вдохнула аромат, счастливо зажмурилась. Девочка, видимо, ее дочь, бросилась подбирать остальные и вскоре получился целый букет. А кучку пепла, оставшуюся от сожженной крысы, разнесло колесами повозок и подошвами башмаков. Но что значит десяток погибших грызунов, когда полчища их уже вовсю хозяйничали в погребах и кладовых!

Ангел и демон стояли на людной улице. И не спешили в папский дворец.

— Сдается мне, все повторится, как в Византии, — мрачно процедил Кроули. — Смертные еще не научились лечить чуму.

Ангел лишь печально вздохнул. Оба хорошо помнили эпидемию семисотлетней давности, позже названную Юстиниановой чумой. И до сих пор содрогались от масштабов.

— Ты где тогда был? — поинтересовался Азирафель.

— В Константинополе, — огненный плевок, и еще одна крыса превратилась в прах. — А ты?

— В Уэльсе. Подготавливал почву для христианства…

Он вспомнил длинные ряды могил, обезлюдевшие деревни и сконфуженно кашлянул: метафора определенно не удалась.

— А я не сомневался, что на Самом Верху решено начать все заново, причем вариант с потопом Ее уже не удовлетворит.

— Только падшие сомневаются в Ее бесконечном милосердии, — не слишком уверенно заявил ангел.

Демон закатил глаза:

— Ох, не начинай опять о мудрой непостижимости и непостижимой мудрости! Я не в состоянии слушать это на трезвую голову.

Азирафель замолчал. Бывали минуты, когда ему казалось, Непостижимый замысел вот-вот сделается чуточку понятнее. Но иногда на ум приходила непозволительная мысль: а не создала ли Она в своей безграничной мощи замысел, который Сама же не в силах постичь?

* * *

— Книги, как люди: часто сплетничают друг о друге. Трудность в том, чтобы отделить ложь от правды, — заметил Вильгельм и добавил с довольной улыбкой: — Но, кажется, мне пока удается.

В библиотеке папского дворца у него был свой кабинет, где он проводил, похоже, большую часть дня. Азирафель сразу узнал гнездо заядлого книгочея по тому, как удобно стоял у окна пюпитр с боковым столиком для письма. Вот и стаканчик с перьями под рукой, и чернильница, и полоски старых пергаментов для закладок, а на подоконнике — глиняная кружка с лиловым, похожим на винный, потеком на боку. И, конечно, книги на всем свободном пространстве и даже в углах на циновках.

В подобные места редко пускают посторонних, но господин Вайскопф еще в Мюнхене сделался для Вильгельма близким другом. Правда, старый францисканец иногда странно на него поглядывал, но Азирафель в такие минуты вспоминал слова Оккама о том, что «этот человек больше всего на свете любит разгадывать тайны чужой души» и ни о чем не беспокоился. Между тем доверие Вильгельма выросло настолько, что он посвятил коллегу в труд «остатка всей жизни», по его выражению.

— Я уже рассказывал вам о пожаре в библиотеке итальянского аббатства и о безумном старце, из-за которого он произошел. Вместе с собой тот монах унес в огонь бесценную книгу — вторую часть «Поэтики» Аристотеля, что посвящалась комедии и вообще смеху. В час последнего откровения он уверил меня, будто этот экземпляр — единственный, и много лет мне не приходило в голову усомниться в его словах. Пока однажды острослов Петрарка не уподобил книги сплетникам, тем самым наведя на мысль: вдруг злополучную вторую часть «Поэтики» успел прочитать и осмыслить кто-нибудь еще? Добрый Франческо открыл мне доступ к сокровищам, которые собирал для Климента. Папская библиотека наполняется книгами, но иногда среди фолиантов оказываются дневники, письма и прочее из того семейства документов, которыми библиотекари обычно пренебрегают. Так в моем распоряжении оказалась переписка Гугона Орлеанского, — вам наверняка знакомо это имя — с Матвеем Вандомским[16]. Гугон делился впечатлениями о «чудеснейшем и смелом трактате», попавшем ему в руки. Вообразите мои удивление и восторг, когда из его объяснения я понял, что речь идет именно о ней, о второй части! Он обширно цитирует, переводя, вернее, пересказывая, с греческого на латынь. Многое, кажется, добавляет от себя. Но, главное, он упомянул, что прежде него трактат Аристотеля прочитал и одобрил его старший коллега по цеху вагантов. Я начал разыскивать любое упоминание о нем и, представьте, нашел! Вот так, по нескольким фразам, по пересказам и переводам переводов, как по путеводным вехам год за годом восстанавливаю утраченный труд…

Азирафель слушал его с возрастающим недоумением. В свое время Гавриил лично велел следить за работами греческого философа. Распоряжение выполнялось добросовестно, и сейчас ангел изо всех сил старался вспомнить сочинение о смехе, но тщетно. Не было такого среди его рукописей. Конечно, Аристотель что-то мог и утаить, но зачем бы? Ангел тогда ходил в наперсниках юного Александра, позже известного как Македонский, у воспитателя, кажется, не имелось секретов ни от высокородного ученика, ни от его душевного приятеля…

— Признаться, впервые встречаю подобную целеустремленность, — Азирафель, разумеется, не стал посвящать Вильгельма в свои сомнения. — Искренне восхищаюсь вашим упорством, отец Вильгельм.

— Позвольте, я прочитаю вам кое-что из уже переведенного…

Наверное, это действительно были остроумные выводы гениального философа, воспроизведенные великим читателем, но Азирафель почти не слушал. Аристотель жил и умер, случайно отравившись аконитом[17]. Обычная смерть в Золотой век, когда ни один из Четырех Всадников почти не появлялся на земле. Даже Чума не продвигалась дальше монгольских степей. Но те времена миновали, и наступили дни, когда великий читатель рискует не закончить дело всей своей жизни. Азирафель собирался исподволь внушить Вильгельму мысль об отъезде, но теперь решил, что медлить нельзя.

— Уезжайте из Авиньона, отец Вильгельм, — с несвойственной ему прямотой сказал он. — Здесь слишком людно. Чума любит такие места.

Вильгельм вновь посмотрел на него знакомым, пронзительно-испытующим взглядом.

— Чума? Но она же пока только в Генуе и Неаполе…

Азирафель печально покачал головой.

— Она уже здесь. Не спрашивайте, откуда мне это известно.

Какое-то время Вильгельм молчал, задумчиво оглаживая листы рукописи.

— Совет уезжать я хотел бы вернуть вам, Азария. Вы молоды и у вас без сомнения блестящее будущее. А старику недостойно бегать от смерти. К тому же сколь ни скромны мои познания во врачевании, но и они могут пригодиться, если Господь намерен повторить кару времен Юстиниана. Разве что и вы могли бы помочь страждущим?

— Едва ли, — смешался Азирафель. — Я совсем не сведущ в медицине.

Он не сказал ни слова лжи, но все равно покраснел. Умеющему исцелять одним прикосновением нет нужды в