— Это твое счастье, что ты мой сын!.. Ты что, ничего не понимаешь?! Добавлю коровам муки — они дадут больше молока. А чья это будет заслуга?! Твоя… Утрем нос Дворжачеку.

— Плевал я на такую помощь!

— Ни черта ты не смыслишь. — Адамек даже расстроился и, махнув рукой, пошел к амбару. — Подсобил бы лучше.

Он прошел по двору туда и обратно еще два раза. Аккуратно запер ящик и амбар.

— Пошли.

— Когда я буду записывать выдачу, запишу тебе на три меры меньше.

— Попробуй только… Псих!!. Ты имеешь представление, сколько я ждал этой минуты?! Сколько денег мне это стоило?! А сколько я надрывался! Сколько раз в мыслях я видел тебя паном! Ты, сын старого Адамека, того, что держит козла!.. Ты непременно должен доказать, что лучше всех. А с людьми будь построже. Отрезал — и все. Как бритва. Никому не спускай. Как мне не спускали… Чтоб все тебя боялись, иначе ни в грош ставить не будут, еще и посмеются. Был у нас приказчик один в экономии, его лошадь ударила промеж ног, и он охромел к тому же. Что ты думаешь — повесился ведь, потому что житья ему не стало в деревне. А бывалоча, покуда здоровый был, идет по улице, и мужики у себя дома на кухне дрожмя дрожат, у баб ноги от страха отнимаются! Люди такие!.. Дураки они, что ли, по своей воле в хомут лезть!..

Винца дышал уже спокойнее и больше не потел.

— Ну где ты только живешь? «Приказчик в экономии»! «Пан»!.. А все, что вокруг, — это тебе только кажется, да?.. За эти три мешка я с тебя просто-напросто удержу. Вздумаешь кому жаловаться, слово только скажешь — я твоего козла зарежу и уеду отсюда навсегда! И ты уже не будешь Адамеком, который держит общинного козла и у которого сын паном стал!

— Так… Это мне благодарность за все… Так-то ты на отца родного!..

— Как бритва… Не думай, что я начну с показухи!

— Ну что плохого в том, чтоб лучше накормить скотину?

— Ничего. Но мы начнем с того, что ты им вымоешь хвосты.

— На-кась!.. Да ежели…

— Или не получишь зарплату.

— Только попробуй!.. У нас, слава богу, профсоюзы есть!!

От сторожки плелся Шпиготек, голова в серебряном венчике от усердья.

— Чего ты тут разорался, будто павиан?

— Ну вот, — вздохнул Адамек.

Шпиготек настороженно усмехнулся:

— Ты чего против профсоюзов имеешь? На той неделе поедем в экскурсию на Кршивоклат[12]. Говорят, там есть зоопарк — ров вокруг замка, где держат настоящих медведей.

— Настоящие медведи… — Адамек кулаком заколачивал торчащие из крышки ящика любопытные гвозди. — Тогда я не поеду.

— Ишь ты, тебе не угодишь… А что вы тут делаете-то?

— Корова телилась, — отозвался Винца.

— Быть не может, я бы знал!

— Дрыхнешь как чурка, — прошипел Адамек.

— Я не сплю! — Шпиготек ткнул пальцем в переносицу. — Я просто закрываю глаза, чтоб лучше слышать. Услыхал же я вас…

— Само собой.

У сторожки на них снова с яростным лаем набросилась собака.

— Тихо, не дери глотку, это ж я, — уговаривал ее Шпиготек.

Собака не унялась, за что получила пинка.

— Красненького не пропустите по глоточку?

— Я еще жить хочу, — вежливо отказался Адамек.

Шпиготек оскорбился:

— Я пью чистую франковку[13]. — Он снова поднял палец к глазам. — Ну, подмешиваю чуточку соку жевательного табака, так это ж для цвета.

— Разумеется… Выпей за наше здоровье. Ты привычный такое пить.

Шпиготек проводил Адамеков грустным взглядом. Он настроился рассказать о скорняжной мастерской, которая досталась ему по наследству где-то в Гренландии[14].

* * *

Заговорили они только придя домой.

— Ты мне не покрутишь точильный камень?

— Еще чего! — Адамек даже затрясся от возмущения.

— Нет так нет. Завтра попрошу маму.

— А разве я тебе сказал «нет»?

Винца вытащил из сарая точило — подставку с камнем на ручке, налил в жестяное корытце воды, принес с кухни полуметровый мясницкий нож.

Адамек крутнул рукоятку, словно вырывая себе зуб.

Лезвие ножа скрежетало, обретая коварный блеск.

— Ну как, хорош?

— Хорош он был, пока не попал тебе в руки.

Винца направился к хлеву в саду. Адамек судорожно сжимал ручку расшатанного точила.

— Подумай… Черт возьми!!! Хорошенько подумай!..

Острие сверкнуло в свете изумленной луны и на два пальца вошло в притолоку над дверцей. В углу белел козел; два зеленых огонька.

Адамкова высунулась в окно в длинной ночной сорочке:

— Что там?

— А ничего, — проворчал Адамек, — Винца осрамил меня как зоотехник.

— И правильно сделал. Где он?

— Пошел посмотреть на козла.

— На козла?! — Адамкова зевнула. — Ключ от погреба я теперь буду держать у себя.

Адамек страдальчески вздохнул. Одна несправедливость за другой. Ничего не остается, как забраться под перину.

* * *

Новый день начался тем же, чем кончился вчерашний. Они поругались. Адамеку нелегко было расставаться со своими мечтами. Он ходил по коровнику и распоряжался:

— Кончились ваши золотые денечки… Теперь проход будет посыпаться известью. А вы будете одеваться как полагается, бесстыжие! Кому охота на вас смотреть?!

— Святая правда, — встряла Дворжачкова. — Тут вам нету никаких-никаких… Или как?

Адамек забеспокоился. Большинство новаторских распоряжений он отдавал главным образом потому, что они звучали для его слуха райской музыкой. Особенно вот это последнее:

— Слушай, пани Дворжачкова, занимайся своим делом!

— Я-то занимаюсь! Это вам только бы глаза таращить, а работы не видно.

— Как это «вам»? Кому это «вам»? Я один, и глаза у меня там, где им и положено быть! А вот на что твой муженек сейчас пялится, еще неизвестно!

— Не трогайте Людву! Конечно, вам бы очень кстати было, если б он тут начал с которой крутить… С такой, которая… Со всякой такой…

— С вами и не то начнешь! Но поглазеть-то поглазеет. Я Людве и не удивлюсь. — И Адамек посмотрел на Дворжачкову, как на бабочку, наколотую на черном плюше.

Винца слышал все это с другого конца коровника. Вчера дискуссия с отцом закончилась оплеухой, сегодня утром вчерашнее едва не повторилось. Да, с ним лучше побеседовать наедине.

Винца посмотрел в открытую дверь. Над темным лесом, над желтым стогом, над отягощенным золотыми плодами абрикосовым садом занималась заря нового дня. И сварливые голоса, едва долетев сюда, послушно утихали, утонув в утреннем тумане. Им не было места в этом торжественно начинавшемся дне, пока что отмеченном лишь нерешительными лучами солнца.

Тут Винца увидел Храстека.

Он тащился со стороны деревни, согнувшись, словно вез тяжелую поклажу. Следом семенила жена в халате поверх ночной рубашки, в черном платке на голове. В воротах Храстек остановился. Жена тоже.

По