1. Никто более не помогает, не пытается обеспечить мне и моей жене покой.

2. С видом богатого дарителя перед нищим они исключают всякую возможность переговоров с моей стороны. По их мнению, я должен вести себя по принципу «дареному коню в зубы не смотрят».

3. Соответственно, невозможно поехать в Париж и разузнать там все, приехать и посмотреть, а затем вернуться и привести здесь все дела в порядок.

4. Они считают невозможным пересматривать условия соглашения, напротив, они сокращают время для раздумий. Если я не приму его сейчас, потом будет поздно.

Реальность такова, что они будут недовольны и рассержены, начнут сомневаться в моих моральных качествах, если я буду колебаться или отклоню их предложение. Они не вникают в мою ситуацию, не слышат, что я болен, и у меня есть требования, которые вытекают из этого факта. Они хотят своего и слышат только себя. Это не настоящее бескорыстие, а неосознанное желание усилить мной расстановку сил на фронте. Но я хочу быть на фронте только посредством моих философских работ, а не через какие-то политические жесты и переговоры. То, что я делаю для своей жизни, должно быть обусловлено только материально. Я должен обеспечить жизнь нам с Гертрудой, чтобы мы продолжали работать. Я выражаю себя только посредством своей работы.

* * *

Вчера вечером прощались с Циммерами. Оба говорят то же, что Полльнов: мир ждет жеста, эмиграции, нужно решиться, рискнуть ступить в пустоту, нужно доверять. Но когда нет сил на то, чтобы доверять, на это возразить нечего. Они говорят, что сейчас множество беспомощных интеллигентов, везде все нуждаются в помощи, так что тот, кто еще до сих пор в Германии, вызывает намного меньше интереса. Есть два фронта: чтобы что-то делать, надо реально быть за границей. Не стоит ждать сочувствия в моей болезни, ведь об этом никто не знает, и, соответственно, никто не понимает.

Все это очевидные факты реальности, но она отталкивает меня, хотя с ней и надо считаться, ведь ни в каком случае не получиться переписать все набело. Полльнов полагал, что я удивительным образом пытаюсь обмануть самого себя и борюсь с очевидным. Во всяком случае, я вопрошаю у нее, поможет ли она мне. И слышу в ответ холодное отрицание.

Все аргументы, так говорят и Полльнов, и Циммер, не особенно важны. В их основе лежит априорное решение. Значение имеют не события и люди, а только «нет» и «да» в них. Мир в разладе с самим собой, но нужно выбрать, где над жить, какой вид неизвестности предпочтителен. Для меня это верно лишь наполовину, потому что я знаю, что при известной надежности предложенных условий я уехал бы, чтобы завершить свою работу там, где люди этого хотят и делают эту работу возможной, предоставляют безусловную поддержку лично мне. При таком положении дел моя склонность уехать увеличилась бы, но сие не значит любовь к какой-либо стране или к миру за пределами тоталитарных государств. Любить я могу только ту страну, где мои корни, только в Германии я буду жить с любовью к стране, хотя сейчас я бы охотно ее и покинул. Но взамен я хочу получить достойные условия и покой, чтобы завершить свою работу по философии. Только так я могу быть полезен, а вовсе не своими публичными заявлениями.

Очевидно, что это единственное реальное предложение, хотя столько сил было потрачено на поиск других. Кажется невероятным, что поступит предложение откуда-то еще. Если мы отвергнем его, то отвергнем навсегда. Никакие пустые надежды не должны облегчить этот отказ. Еще невероятнее, что будет шанс вернуться из Парижа. Мы не можем позволить себе на это надеяться. Мы должны уезжать с чувством, что это навсегда.

Когда есть какое-то предложение, я должен проверить все скрытые течения, обдумать его со всех сторон. Нужно проанализировать его не только в моральном отношении, но и, так сказать, субъективно и эмоционально. Одно и то же предложение может звучать по-разному в зависимости от места, от людей, от ожиданий, от намерений, с которыми его делают. Предложение более или менее привлекательно, но есть вещи, которые отталкивают меня от его принятия.

В нашем положении уехать можно лишь перед лицом смертельной угрозы. В каждом решении есть много опасностей и подводных камней. И оттого неправильно было был заключить, что в любом случае, в конце смерть ждет всех. Важнее вопрос, какой конец предпочесть, в какой ситуации, на каких основаниях. Считается, что человек обычно не принимает активного решения в этом вопросе.

Сравнение Паскаля: я вишу на стене колодца, вцепившись в куст, корни которого обгрызли мыши. Я должен сделать опасный прыжок надо пропастью. Если он удастся, он меня спасет. Вопрос в том, правда ли мыши уже сгрызли эти корни? Не заблуждаюсь ли я, так цепляясь за место, где мы с Гертрудой жили? Тревогу по поводу радикальных изменений я маскирую любовью к родине? Как будто наблюдение за жизнью и невмешательство – всегда лучшее из решений, если только речь не про непосредственную угрозу. Отчуждение и одиночество из-за незнания языка сначала будет очень сильным, но потом начнет снижаться, но никогда не исчезнет. Полльнов сказал, что в моем письме с отказом французы не прочитает все то, что следует за словом «нет», их не интересуют основания. Он не понимает, сколь сильно не похожи на меня эти люди, сколь различны наши мировоззрения.

* * *

Самоубийство – это активное действие, остаться в живых – нет. Точно так и эмиграция – это радикально неизвестное действие, а остаться здесь – нет. Если я совершу действие, если я поставлю свою жизнь на новую неизвестную основу, чтобы отказаться от той неизвестной основы, которая есть сейчас, тогда это безумный побег, который приведет к печальному концу. Только если новая земля на обозримое время дает гарантии, что она достаточно хороша и тверда, это не безумный побег, а самосохранение и завершение в непрерывности.

Леви-Брюль умер. Удивительно, в самый решающий для нас момент. Больше всего было сделано с его помощью. Без него вряд ли было бы это предложение. Он понял бы, почему я колеблюсь и может быть, вероятно отвечаю «нет».

Циммер недавно меня не понял. Он не разглядел моей слабости, отрицал то, что предназначено судьбой, забыл об отличии от его случая (здоровье, богатая родственница) и требовал, чтобы я действовал