— Думаю, тут не пледы нужны, а скорая… Стоит вызвать…

— Обойдёмся.

— А если нет? Мне и без вас проблем хватает, — Хорь достал мобильник, намереваясь набрать номер.

Павел поднялся. Его Койот ощетинился и оттого выглядел крупнее чем обычно. Обнажив клыки, он угрожающе рычал.

— Ты глухой? Я сказал, обойдёмся. Убери телефон. И принеси плед. — Кажется, ему даже силу не пришлось применять…

Хорёк разве что к земле не прижался, закивал, соглашаясь на всё, лишь бы с него сняли прицел прожигающего взгляда:

— Ладно-ладно, мне-то что! Ваше здоровье, не моё…

“Должно быть Эмоны чувствуют друг друга, даже без особого зрения”, — подумалось мне.

Вскоре, я, замотанная в несколько пледов, уже отхлёбывала круто заваренный имбирный чай. Озноб потихоньку отступал, а пальцы согревались о кружку. Стол вернули на место, а разлитое пиво вытерли. Павел молча, то и дело хмурясь, строчил кому-то длинные смски.

Моя лисица тихо поскуливала и тянулась мордой к Эмону старосты, словно ища защиты. В такие моменты Узы вспыхивали ярче, точно души разговаривали через них. Я прикрыла веки, прокручивая в голове недавнюю сцену и немея от стыда. Словно меня вывернули наизнанку, обнажили нутро, и оказалось, что я совсем не та молчаливая скромница, какой притворяюсь. Я злая. Двуличная. Готовая ранить любимого в ответ на обидное слово. Вот чего стоит моя любовь. Если бы не те оскорбления, Алек никогда бы не оказался так близко к смерти. Можно ли оправдаться тем, что я была ребёнком? Обиженным на мир подростком или…

— Я очень рассчитываю, что ты сейчас обдумываешь откуда взялась та чёрная дрянь, которая спихнула с крыши рыжего Ромео, а не убиваешься из-за подростковой вспыльчивости, — проворчал Павел и поднял взгляд от телефона. — Святые угодники, — он устало подпёр подбородок ладонью. — Тебе что, переживать больше не из-за чего?

У меня горели щёки. Я сказала, с нервной усмешкой:

— Так успокой меня. Скажи, что всё было не так кошмарно, как выглядело.

— Кошмарен был только твой прикид. Особенно причёска. — Староста состроил жуткую гримасу, изображая, как ужасно было увидеть что-то настолько нелепое. — Словно у тебя на голове взорвалась атомная бомба. Будь я на месте твоего Ромео, тоже постарался бы сбежать. Он ещё долго держался.

Я сделала обиженную мину, но не выдержав, засмеялась.

Павел тоже улыбнулся. Кажется, я впервые видела его настоящую улыбку. Черты острого, вечно напряжённого лица, смягчались, новые, добрые морщинки сложились у тёмных глаз, а на щеках проступили ямочки, которых не ожидаешь увидеть у столь сурового типа.

— Тебе очень идёт… — вдруг сказала я, — …улыбаться. Делай это почаще.

Павел тут же нахмурился, пряча огоньки в глазах:

— Избавь меня от своих девичьих глупостей! — скривился он. Но уши его пылали, точно их ошпарили кипятком.

Я приняла серьёзный вид, хотя внутри ещё посмеивалась над его смущением. Не всё же мне чувствовать себя глупо.

Староста подозвал официанта и взял у него меню. Хорь держался напущено высокомерно, как бы говоря: “Я сделал всё что мог”. Павел сказал, обращаясь ко мне:

— Что есть будешь?

— До дома потерплю, — отмахнулась я.

— О чём ты? У нас с утра во рту ни крошки! Я угощаю. Может рагу?

— Да нет, правда, не надо.

— Прекрати ломать комедию, — рассердился Койот. — Если сама не выберешь, что заказать — решу за тебя. Заодно, пока будем набивать животы, обсудим накопившиеся вопросы.

Только сейчас я поняла насколько голодна. Желудок ныл. Казалось, туда и слон поместится, если нарезать помельче и прожарить хорошенько. Вот только в кошельке было шаром покати. Настоящий студент — нечего сказать. Павла напрягать не хотелось. Слишком много за мной накопилось долгов — так и жизни не хватит расплатиться. Койот настойчиво протянул мне меню.

Цены не кусались, и я заказала куриный суп и рис с овощами, а Павел — свиные рёбрышки с салатом.

Когда официант ушёл, Павел что-то коротко написал в телефоне и посмотрел на меня:

— Ну что, есть мысли на счёт ситуации на крыше? Спорю, такой фантастической истории ты увидеть точно не ожидала.

— Не то слово, — согласилась я. — То чёрное нечто… даже сейчас не уверена, что оно было реально.

— Реально, не сомневайся, — хмыкнул Павел.

— Так а что это?

— Понятия не имею. Может у тебя есть идеи?

У меня идеи были, но вслух я их высказывать не собиралась. Был шанс, что виновата моя злость. Может этот чёрный вихрь всегда приходил во время вспышек моего гнева. А увидеть его получилось потому что воспоминания мы смотрели не только мои, но и Эмона.

— Ладно странная Тень, но дальше было не менее странно, — заметила я. — Алек завис в воздухе, а Лиса его вытащила… Но я думала Эмоны не способны контактировать с физическим миром.

Павел задумчиво постучал пальцами по столу:

— Они могут… В теории. Если очень захотят. Но цена будет дорогой… Даже воспоминание оказалось болезненным.

— Болезненным не то слово…

— Нда… Извини, я правда не думал, что так выйдет. Знаешь, не удивительно, что твоя память не сохранила воспоминаний об этом случае, иначе, не ровен час, умом бы тронулась. Ты не видела, но твои два хвоста растворились за те секунды, пока ты тащила Рыжего на крышу. Вот и расплата за нарушение границ миров. Надо же, за один миг потерять часть души… ради спасения кого-то, кто ни в грош тебя не ставит.

Я угрюмо хмыкнула. Комментарий мне не понравился, но возразить было нечего.

— Вот мы и узнали, почему ты не прозрела вовремя. Твоя душа настолько ослабла, что оказалась не способна прозреть. А ведь ты могла стать довольно сильной, раз даже сумела Эмоном коснуться физического мира. Да и три хвоста — хороший показатель…

— Так а почему сейчас прозрела?

Павел завёл руки за голову, ероша себе волосы:

— Как вариант, может духовные раны, наконец, затянулись… Но тут другое меня беспокоит. Хоть мы и не успели досмотреть воспоминание до конца, уверен, между тобой и Псом завязалась связь. Я читал о таком. Когда один человек жертвует чем-то важным ради другого, то привязывает себя к нему. А ты пожертвовала частью души. Да и сама душа не могла просто пропасть, возможно, рыжий забрал её себе… Потому и прозрел. Так-то он довольно хиленький для Зрячего.

— Что за бред! Ты хочешь сказать, что мои эмоции к Алеку навязаны какой-то жертвой, о которой я даже не помню? А часть моей души он прибрал к рукам? Сам-то себя слышишь? — я старалась говорить спокойно, но голос всё же сорвался. Уже утихшая было дрожь вернулась, руки затряслись