вменяют, — медленно-медленно рассказывает ее соседка. — В магазине была. Одну вещь взяла, вторую. Я думала, что все это мое. Как голограмма передо мной была. Забрала и пошла. А они схватили и сюда меня.

Женщины только от нас узнаю́т о своих правах, после чего просят книги, домино, шахматы. Все это им начинают выдавать. Но почему для этого требовался приход правозащитников? Наверное, некоторые сотрудники больницы считают, что тяжелым пациентам не до чтения и книг.

— А можно мне вязать крючком? — спрашивает пожилая женщина. — Это меня очень успокаивает.

Главврач обещает подумать (читай — изучить ее историю болезни).

Мы узнаем, что часть препаратов (например, карбамазепин) закончилась и что их аналоги не всем подходят. Пациентка в углу камеры просит пояснить ей, что за лекарства ей дают.

— Медсестра сказала, что это «волшебные» таблетки. Мне нельзя знать, что это?

Главврач объясняет, что спрашивать надо лечащего доктора, а не медсестру. Добавляет (то, чего мы так ждали услышать от него), что пациент психбольницы имеет право знать и свой диагноз, и то, как его лечат, и перспективы терапии.

— У нас тут кругом тараканы, — сообщает женщина.

И тараканы явно не в ее голове. Они бегают по столу, по полу, по стенам. Сотрудники нам обещают их вытравить в ближайшее время. Говорят, что все дело опять-таки в отсутствии ремонта (насекомые прячутся в щелях, которых тут видимо-невидимо).

На третьем этаже находятся те, кого направили на экспертизу. И тут кого только нет. Подозреваемых в педофилии (их в общей сложности 20) поместили в отдельные камеры. Между собой они не очень ладят. Проблема в том, что в Центр им. Сербского их берут по очереди, и ждать приходится долго.

Отдельно содержат совершивших тяжкие преступления. Один из них заявляет, что в него вселяется нечто и заставляет убивать. В камере для подозреваемых в преступлениях малой и средней тяжести много тех, кто совершал их по интернету. Писал письма с угрозами, например.

Многие проходят лечение на добровольной основе, не дожидаясь, пока суд назначит им принудительное лечение. Один из таких согласился на терапию не сразу (считал, что не нуждается), а после инцидента, когда он неожиданно для всех и для себя запрыгнул на стол и закричал: «Граната!»

Маленький человек с внешним уродством с трудом формулирует свои просьбы. Они не к нам, а к врачам.

Мужчина с порезанными веками просит особую диету. Рассказывает, что он ветеран Афганистана, весь в осколках после ранения (показывает изуродованное тело).

В камере душно. Обстановка такая спартанская, что заключенные пациенты проявляют чудеса изобретательности. Из пустой коробки от стирального порошка они сделали ящичек для бумаг и ручек, из бутылки молока — подставку для зубных щеток.

На стене камеры большими буквами кто-то написал: «Мама, я в психушке! Мы выйдем!»

Мы тем временем заглядываем в душ на третьем этаже: нет леек, скамейка прогнила.

Четвертый этаж, где находятся те, кого уже признали невменяемыми, это особенно мрачное место, потому что люди тут сидят годами.

Для понимания: то, что человека признают невменяемым, не является основанием для прекращения расследования, т. е. следствие идет и зачастую не торопится. А человек ждет его окончания, а затем решения суда в психбольнице «Бутырки».

Некоторые эксперты считают это нарушением прав пациентов. Ведь в тюремной психбольнице покамерное содержание, она не рассчитана на длительное пребывание там человека, тем более больного.

В одной из камер мы обнаруживаем сразу несколько человек, которые сидят уже больше года. Сквозь решетку на окне к ним пытается пролезть голубь. К концу нашей беседы он это все-таки виртуозно сделает. Заключенные с восхищением смотрят на него.

В очередной узкой мрачной камере — отставной офицер разведки Сергей Глазов, устроивший стрельбу в МФЦ Рязанского района Москвы (двое убиты, четверо ранены). Он сам и его адвокат Петр Колдов уже рассказывали о результатах экспертизы, сделанной в Центре им. Сербского, так что секрета нет: признан невменяемым. Суд еще не назначал ему принудительное лечение, но Глазов сам добровольно проходит терапию. И надо сказать, это тот случай, когда улучшение, что называется, налицо.

Еще до нашего визита в психбольницу его адвокат сказал нам, что Глазов пошел на поправку, что он наконец осознал произошедшее, признал свою вину и скорбит об убитых. Помню, в первые дни в СИЗО он твердил: «Я не мог никого убить, потому что стрелял в сторону. Это провокация! Покажите мне трупы. Почему мне их никто не показывает?!» Сейчас Глазов спокоен, рассуждает логично. На условия (а они в его камере плохие) не жалуется. Выходит, при правильном лечении эти жуткие стены не помеха для выздоровления.

Оказалось, что Глазов хочет… жениться. Это довольно неожиданно, но чего только в психбольнице не происходит. По закону право сочетаться законным браком он имеет, тем более что дееспособности его никто еще не лишал. Да и кому от этого будет хуже? Кстати, свадьбы нередко случаются даже в психбольницах специализированного типа с интенсивным наблюдением, куда отправляют совершивших преступление по приговору суда.

Пятый этаж. Отделение реабилитации для заключенных наркоманов.

Вообще это лучшее место в психбольнице. После всего, что мы видели раньше, я даже восхищенно ахнула. Камеры так не похожи на те, что внизу, что их даже и камерами не хочется называть. Это настоящие палаты — простые и светлые, с больничными кроватями (а не стандартными железными нарами). На стенах картины, на подоконниках цветы. Чистота, свежесть. И люди, которые там находятся, похожи не на несчастных арестантов, а на выздоравливающих пациентов. На этаже есть отличный спортзал и несколько комнат для групповой терапии (они со всеми атрибутами — мягкими креслами, «звездным небом», релаксирующей музыкой и т. д.)

— Я хотел бы возвращаться сюда снова и снова, — искренне говорит один из пациентов.

Это и понятно: в обычной камере ему такие блага бы и не снились.

До недавнего времени в отделении была трудотерапия: шили кепки, игрушки, делали поделки. Но потом почему-то все это запретили.

— Ну почему нельзя сделать все этажи такими же, как этот? — скорее риторически задаю вопрос главврачу, понимая, что обращаюсь не по адресу.

В самом углу коридора серая железная дверь. Она опечатана, так что заглянуть туда нельзя. Именно за этой дверью прятали лабораторию, где занимались майнингом.

На самом деле двух сотрудников «Бутырки» — заместителя начальника по охране и главного инженера — можно, так сказать, пожалеть. Как они сами рассказывали, денег вложили в оборудование много, а отбить траты не получилось. Статью вот только себе заработали… Вреда от того, что они тут криптовалюту пытались делать, психбольным точно не было. Ущерб государству