- Вы понимаете, к чему идет? Кровная Знать никогда не была свободна – мы служим Крови, а потому Моранычи с Перунычами не бегут с поля боя, а Мокошевичи - в Париж с казенными деньгами. Но если государевым попущением ... Великие Предки, да кого я обманываю! Его настоятельным желанием, дворянской жадностью и непониманием иных сословий, нас всех разгонят по имениям, то останется у нас в империи бесправная и доведенная до крайней черты крестьянская масса с одной стороны, и господа дворяне, не ограниченные Кровными принципами, а потому использующие государственный аппарат лишь для своего блага, с другой! И может господа нигилисты с бомбами посередине! – дядя тяжело перевел дух и продолжил. - Нам нужен Истинный Князь Новой Крови. Нужен империи, чтобы не дать уничтожить едва проклюнувшиеся плоды реформ, и вырвать нас из пропасти, к которой мы катимся все стремительнее. Нужен всей Кровной Знати, чтобы вернуть Силы и влияние. Нужен нам, Моранычам, и попросту нужен роду Белозерских! - начав свою речь размеренным, менторским тоном, будто лекцию в Академии Генштаба читал, на последних словах дядя сорвался почти на крик, и кажется, с трудом удержался, чтоб не грохнуть кулаком.

- И все это - от нужд огромной империи до амбиций достославного рода Белозерских - должен буду разрешить один я? - протянул Митя.

Дядюшка Константин отвел взгляд, и даже нож в руке кузена Николя дрогнул, но дядюшка Серж лишь усмехнулся:

- Мальчик, тебе едва исполнилось шестнадцать, а мне уже под шестьдесят. И у меня было время всё это себе сказать, и со всем смириться с тех пор, как моя новорожденная сестричка умерла. Бич всех, у кого Смерть в Крови: наши дети слишком часто рождаются мертвыми или умирают в первые минуты своей жизни. Но как бы часто это не случалось, привыкнуть все равно невозможно! Она сперва даже хныкала, шевелилась, а потом просто затихла и начала холодеть. Мать, твоя бабушка, завыла, как раненный зверь, и не хотела отдавать, но потом обессилела, и мы с отцом смогли забрать тело из ее рук. Мы отнесли мертвую девочку в домашнюю часовню и положили перед алтарем в ожидании погребения.

Помню, мне показалось это ужасным, что она лежит вот так ... ни гроба ведь еще не было, ничего. Просто белый сверток, даже лица не видно, с головой завернули. Я сбегал в оранжерею и принес розу. И вот когда я положил эту розу на тело ... сверток задергался, - дядя крупно сглотнул. - Туда... сюда... Он дергался в разные стороны, алтарь под ним трясся, мы с отцом выхватили ножи, я откинул край пеленки с лица… Она открыла глаза и посмотрела на меня. Ее глаза были залиты сплошной, непроницаемой чернотой, а сквозь них... не ими, а именно сквозь, точно издалека, смотрел вовсе не ребенок... и не мертвяк. Мы сразу поняли - кто. Через мгновение чернота исчезла из ее глаз, девочка открыла ротик и заплакала, и это был самый обыкновенный младенческий плач, обыкновенная, живая, слабенькая девочка из рода Моранычей Белозерских. Но мы с отцом уже знали, что нам предстоит. Мне предстоит, отец и тогда понимал, что не доживет. Я готовился к сегодняшнему дню с моих шестнадцати лет, - и дядя улыбнулся – с почти привычной, чуть суховатой приязнью. Жуткой. Вымораживающей душу. – Так неужели ты думаешь, меня могут поколебать твои слова?

А и верно, время слов прошло. Подавшийся навстречу дяде Митя снова откинулся на сидение - словно сдаваясь и сдвоенным ударом подошв влепил в грудь кузену Николя. Кузена снесло как чурку в городках от удара битком - и вколотило между караулящими выход родичами. Младшего Мораныча отбросило в сторону, Мораныча-зимнего шарахнуло об дверь в вагонные сени, та распахнулась, и он вывалился спиной вперед.

Дядюшка Константин замешкался. Недолго, на почти неуловимую долю мгновения, но и этой малости хватило. Оттолкнувшись от диванчика, Митя махом взвился на ноги, прыгнул вперед. Его сапоги протопали прямиком по упавшему кузену, по животу его и по лицу. Снизу раздался яростный вопль, но Митя уже выскочил в вагон. Бежать, кричать, всполошить остальных пассажиров, хоть на миг, но Белозерских они задержат ...

Пассажиров не было. Вагон, еще недавно заполненный людьми, был гулко, оглушающе пуст: ни людей, ни даже лавок, лишь стены и грохот колес по рельсам, больше похожий на топот ног какого-то великана! Митя заорал сам - то ли от ужаса, то ли от ярости - ударом ноги отшвырнул так и оставшегося безымянным младшего Мораныча, и ринулся к выходу: вырваться, спрыгнуть, прокатится по насыпи, нырнуть куда получится! Леса по обочинам нет, побежит через поля, пусть попробуют догнать!

Он успел пробежать всего пару шагов - пол загрохотал под его ногами, вдруг превратился в раскатанную «ледянку». Ноги заплелись, Митя с разбегу рухнул на спину и так и поехал назад, весь окутанный облаком вымораживающего, цепеняще-ледяного воздуха. По стенам вагона стремительно расползались синие узоры инея.

Его ухватили за ворот, поволокли, как мешок, и швырнули обратно на диван. Он лежал, беспомощный, окоченевший, и бессильно смотрел на сомкнувшиеся вокруг фигуры, и склоняющиеся к нему неумолимые лица.

- Клянусь! - прохрипел он, с трудом заставляя повиноваться губы, немеющие от леденящего холода, охватившего его одновременно изнутри и снаружи. - Если вы сделаете это, когда я восстану, то убью вас всех! Кровью и Силой клянусь и не отменить это мое слово!

- Что ж ... Мне жаль, но это достойный размен, - князь Сергей склонил осыпанную редкой сединой голову.

Кузен Николя щегольски перекинул широкий нож из руки в руку. В неверном свете качающейся лампы вагона лезвие сверкнуло рыбьей чешуей и клинок метнулся к Митиному лицу. Не отбить, не увернуться, и даже глаза не закрыть перед приближающейся холодной острой смертью.

Ему показалось, что с потолка вагона рухнул ... камень? Лишь через мгновение Митя понял, что это вовсе не камень, а громадный глиняный кулак, проломивший крышу. Кулак врезался в пол в пяди от Николая, вагон истошно заскрипел и словно бы пошел волной, стенки его рвались, как слишком туго натянутая ткань, обивка лопалась, точно кожура на перезревшем яблоке, а доски скалились острой щепой, будто обломками зубов.

Николая швырнуло на глиняную руку. Словно почувствовав прикосновение та зашевелилась, кулак поднялся и вколотил кузена в пол вагона. А когда