Она вздрогнула всем телом и прошептала: «Куда Ты дел моего мальчика?»

Ее самой уже почти не было. От нее осталось одно лицо. Одни глаза. И когда эти глаза взглядывали на людей, им становилось страшно. Люди вздрагивали и отодвигались и говорили утешительные слова:

— Мария, Мария, твой мальчик сейчас у Бога.

Но под ее взглядом им становилось стыдно. Они говорили то, чего не знали. Они говорили слова, которые ничего не весят. И она стала прятать свои глаза от людей. Она стала пытаться жить, как все. У нее был дом, был муж И через два года у нее родился другой ребенок. Не заменивший того, первого, нет, не заменивший!

Да, она стала жить, как все, выполнять свои обязанности, вздыхать и слушать ничего не весившие слова. Она только не научилась их говорить. Она была очень молчалива. У нее было все, кроме Чуда. Ее глаза теперь знали, что чудес не бывает. Есть только сон о чуде, сон о счастье. Но ей уже отснился этот сон.

И однажды в этот дом, в котором было все, кроме Чуда, в этот дом, где не было Чуда, снова постучался Он. Она открыла дверь, и глаза ее встретились с Его глазами.

— Ты?

— Я.

— Чего Ты хочешь от меня?

— Мария, Мария, будь моей матерью! И тогда она вдруг заплакала, зашлась в рыданиях и едва выговорила:

— Где? Где? Где мой мальчик?! Куда Ты дел его?!!

* * *

Она ходила в церковь. Это были часы, когда она принадлежала самой себе. Себе, то есть своему первенцу. На его могилке и в церкви ей было тихо и не надо было притворяться, что она жива. Не надо суетиться, надеяться. Ничего не надо. Чудес не бывает. Разве все, кто молятся, в самом деле надеются на чудо? Нет. Просто останавливается карусель часов и дней, и можно тихо спросить:

— Скоро? Скоро Ты возьмешь меня туда, куда взял моего мальчика?

Вот так она стояла однажды в церкви и молилась так же механически, как и ее соседи, когда вдруг услышала:

— Мария! Она подняла глаза и остановила их на лице Распятого. И опять услышала:

— Мария!

— О, Господи, Господи! Да ведь Он же не умер. Не умер, нет! Эго не деревянная фигура. Это… Ты все еще здесь, Боже мой!? И никто не снял тебя с креста? И не отер крови! Она все еще течет и течет из Твоих ран! Да как же, как же, как же этого не видят?! И я не видела!..

— Послушайте! — обратилась она вдруг ко всем, кто стоял рядом. — Послушайте! Ведь Он жив. Его мука продолжается… Неужели вы не видите?! Ну да, вы не видите, потому что Он не сын и не брат вам. Он вам — никто. А мне Он сын. Сын… Это сын мой!

Она успела увидеть расширенные глаза соседа и услышать: «Это сумасшедшая!»

Потом она очутилась в какой-то темной комнате. Ее втащили туда и заперли дверь. Это была не то тюрьма, не то сумасшедший дом. Но ей это было все равно.

— Как Ты, так я, где Ты, там я, — шептала Мария.

Сколько прошло времени, она не знала. Но вдруг дверь отворилась и вошел Он.

— Живой? Живой?! Ты жив?!

— Ну, конечно, живой. Они могут причинить Мне любую боль. Но убить Меня они не могут. Это не в их силах.

Она прикоснулась к Его ногам и рукам. Она прикоснулась к Чуду. Оно было перед ней. Оно было у нее…

Слезы все еще лились по ее щекам, но в груди было ликование. Оно переполняло грудь, и вот она открыла глаза.

Она проснулась на своей постели. Было яркое солнечное утро. За окном пели птицы. Ликование, все то же ликование было и наяву. Сон? Она заснула тогда, придя из церкви? Но сердце ее жило в этом сне, так же, нет, еще полнее, чем наяву. А теперь во сне и наяву одинаково было Чудо.

Она подошла к кроватке ребенка и взяла на руки Чудо. И она знала сейчас, совершенно твердо знала, что ее первенец — жив.

Ведь жив, жив Тот, кто дал ей его. Пусть в этом сомневается кто угодно, но она-то знает! Ведь Он трижды посетил ее…

Мальчик, Дерево и Флейтист

Жил-был на свете мальчик, который задавал очень много вопросов. Почти всем, кого он видел. Как-то раз он спросил Дерево, знает ли оно Божью волю?

— А как же, — ответило Дерево, — если бы я не знало и не исполняло Божью волю, как бы я могло расти?

На ветке дерева сидел Соловей.

— А ты знаешь Божью волю? — спросил мальчик.

— А как же? Как бы иначе я мог бы петь?

— А ты? — спросил он у Реки. И Река знала. — Как же иначе я могла бы течь? — ответила она и добавила: — Все живое знает и исполняет волю Божью, иначе оно не могло бы жить.

— А человек? — задумчиво спросил мальчик. И тут замолчали и Дерево, и Река, и Соловей. А потом Дерево прошумело что-то, Река забурлила, а Соловей пустил грустную трель. Мальчик ясно понял, что человек не только не исполняет волю Божью, но часто даже не знает, в чем она состоит. Все знают, а человек не знает. И все-таки живет. Как же это?

— Он плохо живет, — сказало Дерево. — Я не понимаю, как можно так жить. А ведь когда-то он был с нами в ладу. Мы все так хорошо жили тогда!

— Когда же это и где?

— В раю.

И Дерево рассказало мальчику про рай: «Я тогда было великим Деревом и таким прекрасным, каких уже давно не бывает на земле.(Впрочем, может быть, и бывает, но этого никто не видит, — добавило оно про себя). И на мне росли плоды. И Бог запретил их срывать. А человек сорвал. И за это был изгнан из рая».

— Всего-навсего? За такую малость? — спросил мальчик.

— Что значит малость? — прошумело Дерево. — Что ты знаешь про великое и малое? Бог всецелый, и Он не может быть таким без самой малой малости. Рай — это такое место, где все одно со всеми. Ну вот, как все ветки — одно со мной, — говорило Дерево. — Человек и Бог там тоже не разделяются. Нельзя в раю оторвать человека