– Она была уверена, что развелся, и решила не беспокоить мужа расспросами. Так и продолжала жить не тужить, пока не обнаружила, что беременна.

– Опять не сходится. Они же не того…

– Именно…

– Вот шалава!

– Точно, не зная всей ситуации, именно так бы про нее и подумали.

– Она избавилась от ребенка?

– Она не смогла. Она решила скрыть этот факт и стала продолжать жить дальше, надеясь, что никто не заметит.

– Она дура?

Ева скорчила рожицу и пожала плечами.

– Очевидно, да.

– Он узнал?

– Да, вернулся из командировки, пришел к ней в спальню и увидел ее живот. Она просила прощения, умоляла пощадить ее и малыша, она подробно рассказала о том, как и от кого забеременела.

– Ветром надуло, ага… Он убил ее?

– Он схватил её за волосы и потащил по коридору прямо в подвал. Она звала на помощь так громко, что сорвала горло, но никто не пришел к ней на выручку. Муж протащил ее по лестнице прямо в подвал, о наличии которого девушка даже не знала. Смердящий запах заполнил ее легкие, и она закричала, когда увидела окровавленные трупы четырех молодых женщин.

– Он поэтому не спал с ними, чтобы проверить на вшивость, а за предательство убивал, – догадался я, и Ева кивнула. Несмотря на мужскую солидарность, от представленной картинки меня бросает в дрожь. Жуть какая.

– Он и девушку собирался убить, но она попросила минутку попрощаться с этим миром, помолиться богу, которому молился и ее муж, веру которого ей пришлось принять. Молилась она о спасении себя и ребенка. Молилась о грехах мужа своего, о своем порочном грехе. И уже когда муж занес над ней огромный тесак, ее спасли братья. Зарезали они мужа и увели её в новую чудесную жизнь.

– Сто-оп! Серьезно? Спасли? Я был уверен, что он ее прирезал. И это может быть твоей историей? Ты могла быть той невинной шалавой?

– Ну, у меня же есть ребенок?

– А братья у тебя есть?

Ева загадочно улыбается и начинает подниматься и собирается забрать поднос.

– Стой! Серьезно? Не ответишь?

– Вы должны ответить, моя ли это история.

– Не знаю, – задумался я, внимательно рассматривая Еву. – Мне эта история что-то напоминает, но не могу понять, что… Но я понял фишку, Ева. В этой истории есть часть про тебя, но большая часть вымысел.

– Возможно…

– То есть даже этого не скажешь? Ладно, но мне непонятно, как там так быстро появились братья? И о них в начале истории не было ни слова…

– Но она же спаслась? Неужели вы думаете, что молодая девушка могла убить крупного мужчину?

– Не знаю, но в этой истории точно есть белые пятна.

– Так закрасьте их красками, – улыбается чертовка, но в глазах нет веселья, лишь тяжелая грусть.

– Где искать истинный вариант истории?

– В сказках.

– Что? Это сказка? Из тех, которые рассказывают на ночь.

– Конечно, ведь именно сказки должны учить, что за любую ложь, любопытство, предательство рано или поздно приходит расплата. Любой поступок имеет последствия.

– Мы сейчас не о твоей истории говорим.

– И о ней тоже. За все нужно платить. Но порой оплаты недостаточно, – посмотрела она на кресло. – Порой нужно нечто больше. Раскаянье. Вы чувствуете его, когда думаете о тех, на кого вы спорили?

– А должен?

– Не знаю, – подошла она так близко, что в нос ударил любимый запах ванили, тело напряглось, когда она чуть наклонилась. – Но мне бы очень хотелось, чтобы нашли в себе силы ощутить это чувство. Порой оно очищает душу.

– Гораздо лучше мою душу очистит секс с монашкой. Но раз ее нет, так может ты…

– Забавно, Харитон. Вы так боитесь боли, что не хотите даже мысли допустить о наличии совести в своей душе. Потому что раскаиваться за свои поступки всегда больно.

Я долго смотрю ей в глаза. Нас разделяет поднос, которым она спокойно может зарядить мне по голове – для этого она его и взяла. Но это не мешает мне дотронуться до острой коленки и насладиться ее дрожью.

– Строишь из себя умную психологиню? А сама боишься признаться себе в своих желаниях. Боишься, что я раскрою твои тайны, что узнаю, какая ты на самом деле. Какая ты, Ева?

– Сейчас такая, какой хотите меня видеть вы. Сексуальная, красивая, уверенная в себе и знающая себе цену. Так скажите, с чего мне под вас ложиться и становиться предметом очередного спора?

– Я на тебя не…

– Лжете! Вы поспорили с самим собой, сможете ли уложить меня в свою постель, и вас бесит, что вы проигрываете, потому что я не боюсь своих желаний, я знаю, чего хочу, – внезапно ее рука касается твердого паха, и она легонько сжимает пальцы, делая меня фактически своим рабом. – Но это не значит, что я как собака бросаюсь на любую брошенную кость. Сначала, Харитон Геннадьевич, – вкрадчиво добавляет она. – Вам придется надеть на меня ошейник, и только потом я буду есть с вашей руки. А до этого уймите свои фантазии.

Вот только ее слова имеют прямо противоположный результат. Я зажимаю ее руку в своей, не даю даже дернуться. Она расширяет глаза, пытается перевернуть надо мной поднос, но я откидываю его сторону, вынуждая Еву приблизить свое лицо к моему.

– Когда я надену на тебя ошейник, ты не только будешь есть с руки, ты будешь доставать язык по первому требованию и брать то лакомство, которое я тебе скажу, поняла?

– Отпустите, – пискнула она, но я лишь сильнее пережимаю тонкое запястье, заставляя двигать по себе рукой все быстрее. И быстрее, чувствуя, как ее дыхание учащается, а мое спирает от стремящегося вверх удовольствия. Но все обрывается мгновенно.

– Так, так, так. Я думала, мой брат изменился после того, как стал инвалидом. Но нет, он все так же любит шлюх… – Ева отстраняется и стремительно выходит из кабинета, а Ника смотрит ей вслед. Как обычно, одетая в вульгарное платье-мини и черные ботфорты. Ладно хоть лицо не измазано косметикой. – Блондинка? Серьезно? Я думала, ты их терпеть не можешь.

Глава 27. Ева

Я забегаю в свою комнату, прямиком к ванной, где включаю кран и начинаю ополаскивать лицо ледяной водой. Снова и снова. Но жар не спадает. Лицо горит, словно его обмазали перцем. Во рту сухо, и я принимаюсь полоскать рот. Еще. Еще. Прошлое. Оно как огнем ласкает мозг, подсовывая новые и новые картинки. События, последствия ошибок. Глупых ошибок наивной дуры, которая просто хотела быть счастлива. Хотела быть красивой. Была уверена,