Шрифт:
Закладка:
Контрабандистка подхватила мага под руку:
— Я отведу.
— С-серебром посыпать, — заплетающимся языком произнес Дым.
Галь наклонился к Эрили:
— Мона… вы в порядке? Я позову служанку прибрать.
— Светлан, оставьте нас!
Домес с одного взгляда оценил разор в комнате, кровь и раздавленные кораблики на полу. Вместе со шкурой сгреб Эриль в охапку и прижал к себе. Женщину вырвало. Лель держал перед ней таз, отбросил испачканную шкуру. Вытер Эрили рот и холодный пот со лба. Напоил, поддерживая под затылок.
— Я позову мессира Тома.
— Почему он так, Лель?! Что игрушки ему плохого сделали? Почему он кричал, что я ради славы?.. Что ты бросишь меня? — вуивр встряхнула перевязанными руками. — Не я же это придумала!
Эриль поняла, что плачет, уткнувшись ему в колени, а Лель гладит ей растрепанные волосы и повторяет:
— Что ты, глупенькая… Я пойду за тобой куда угодно. Я все для тебя сделаю. Это такое счастье — быть с тобой, тебя касаться, слушать твой голос… А если кто-то скажет иначе — не верь.
Безмолвные слуги навели порядок в комнате и удалились так же незаметно, как и пришли. Лель протянул Эрили кораблик из янтаря — блестящий и алый, с огоньком внутри. Его хотелось облизнуть, как леденец.
— Это тебе.
Последний раз всхлипнув, вуивр прижала кораблик к груди.
— И те, другие, тоже починят.
— Лель…
— Спеть тебе колыбельную? — пошутил он.
— Люби меня.
Домес осторожно забрал у нее из рук кораблик.
— Ты потом пожалеешь об этом.
— Нет!
— Мы сошли с ума!
— Ну и пусть…
Он неуверенно, почти робко провел шершавой ладонью вдоль ее щеки и шеи. Распустил шнуровку на рубахе и, высвободив грудь, медленно поцеловал соски, втягивая их губами. Ему почти не пришлось нагибаться для этого. Ладони, способные согнуть подкову, обхватили женскую грудь осторожно и мягко, сжали едва-едва. А потом Лель запрокинулся на спину, роняя Эриль на себя, и стал жадно целовать полуоткрытый рот.
Заоконье просияло и вспыхнуло поверху, где не заслоняли кусты. Гул пришел издалека, до корней содрогнулась башня.
— Фейерверк. Я совсем о нем забыл. Идем?
Мимо звякнувших шариков в рамах Лель спрыгнул во влажный сад. Протянул руки Эрили. Влажные ветки хлестнули ее по плечам, задели волосы, просыпался за шиворот древесный мусор. Но домес, раздвигая зелень плечом, упорно шел сквозь заросли, и женщина спокойно лежала у него на руках. А небо в зените то искрилось огнем, то, погружаясь в темноту, распускалось майскими звездами. И ветер шелестел и посвистывал, касаясь разгоряченных щек.
Неохватные дубовые стволы светились в темноте гнилушечным светом. Пролетела над головой на мягких крыльях, ухнула сова. И снова небо озарилось огненным, скользящим к окоему звездопадом. Свистящие свечи, искры, россыпи алых, зеленых и золотых цветов разлетались в вышине и падали, очерчивая небесный свод. Тяжело вздрагивал воздух. И опять минута тишины — такая, что слышно бьющееся рядом сердце.
— Смотри, как красиво.
Звезды и сполохи огненной потехи пригасли, и стал заметным в траве блеск ночных фиалок. Лель поставил вуивр в траву, и ночная роса холодом ожгла босые ноги.
— Это будет здесь?
Домес сглотнул.
— Я не хочу пользоваться твоим отчаяньем. Это нечестно.
— Люби меня.
Поляна в проблесках фейерверков становилась то алой, то синей, то серебряной. Холодила нагую кожу роса. Тонко пахли ночные фиалки — любки, ночницы. Их белые цветы светились в темной траве, словно отражения звезд. И над ними вились голубоватые мотыльки.
Худые, плотно стиснутые дома — всяк со своим лицом — с ярко раскрашенными фасадами выглядели сегодня по-особенному нарядно и празднично. К цветочным горшкам и ящикам, вывешенным вдоль балконов, прибавились ленты и ковры. Венки и гирлянды обвивали водостоки и печные трубы. А на веревках, протянутых над ущельями улиц, болталось не выстиранное белье, а хоругви Корабельщика и его святых: синие и белые полотнища. А еще штандарт домеса и флаги с гербами нобилей Северного королевства: горным бараном Элейде, песчаной рысью Бэстеда, тростником Ресканы, лебедем Лоэнгрина и нетопырем Поведи. Опорные столбы террас, фонари обвивали плети вьющихся роз, словно подгадав под праздник, раскрылись алые, багряные, розовые бутоны. И соленый ветер с моря мел вдоль стен лепестки. За ставни и наличники были заткнуты березовые ветки, растрепанные букеты касатиков, аспарагуса и мелких полевых цветов, похожих на брызги красок с кисти уличного художника.
С рассвета город был на ногах, весело гудел, поражал красотой праздничных уборов, теснился толпой, глядя на устремляющихся к турнирному полю всадников. И сам тек туда бурным приливом, то распадаясь на рукава, то соединяясь вновь, выплескивая уличных торговцев и лицедеев и снова затягивая в свой водоворот.
Эриль знобило от утренней свежести, и она куталась в алый шерстяной плащ с капюшоном. Он был единственным, что выбрала вуивр из предложенного настырными служанками гардероба, оставшись в бесформенной куртке поверх рубахи и тувий из тонкой кожи, и в высоких сапогах, пристегнув к поясу меч.
Когда она проснулась после безумной ночи в комнате с лежанкой у очага, Леля рядом не было. Вуивр испытала разом досаду и облегчение, и теперь мучилась предощущением, как же они взглянут друг другу в глаза. Возможно, озноб был вызван именно этим.
Батрисс стесняться не стала и теперь боком ехала на белой кобыле — как королева. В густо-голубом платье в тон глаз с бирюзовыми вставками, проглядывавшими сквозь разрезы в подоле и рукавах. Тесное платье подчеркивало все округлости фигуры, и контрабандистку приветствовали выкриками, то одобрительными, то скабрезными, то осуждающими. Тем более что она отказалась от вставки-шемиз, почти полностью выставив на обозрение подпертую жестким корсажем грудь.
Насмешки брюнетку не смущали, а поклонникам она чуть кивала головой со сложной прической, увенчанной сапфировой диадемой.
Дым тоже гляделся щеголем, точно павлин: в бирюзовой складчатой котте, перепоясанной широким ремнем, сюрко было дымчато-золотым, а длинные, до паха, чулки-кальцонес ярко-алыми. Паж на мохноногой лошадке вез за лекарем полосатую кошку на бархатной подушке, и было неясно, кого же громче приветствуют горожане. Впрочем, несколько брошенных в Дыма букетов показали вполне определенно, насколько он нравится женщинам.
Светлан Галь ехал по правую руку Эрили, на гнедой кобыле, выделяясь ярко-алой коттой поверх желтого сюрко. Шляпа с петушиным пером надвинута на изрезанный ранними морщинами лоб. Румяные щеки испещрены лиловыми прожилками, нос бугрист, а глаза напоминали горные ледяные озера. Пахло от Светлана вином, конским потом и духами. Казалось, придворный — и глава тайной полиции Имельды — был постоянно пьян. Но при этом вел себя учтиво и улыбался
