Шрифт:
Закладка:
— Почему бы вам, мой господин, не известить обо всем короля?
— Известить? Да ведь Генрих слабоумен!
— И все же, откройте ему глаза, милорд, — сказала Сесилия неторопливо. — Генрих впечатлительный человек. Особые доказательства не нужны, достаточно посеять в нем недоверие к его обожаемой Маргарите. Ее власть сильна лишь потому, что король ей все позволяет. Без него она ничто. Если король отвернется от нее, народ возненавидит француженку. Это же такой простой выход — подрубить корни ее власти… Посоветуйтесь с Невиллами, с моим братом и племянником[31], они ведь очень скоро будут в Фотерингее…
— Клянусь вам, — пробормотал Йорк, — если б все это было так просто…
Он ринулся прочь из зала, явно не в силах спокойно дожидаться приезда сторонников. Вынужденное безделье, на которое его обрек герцог Сомерсет, усиливало ненависть. Раньше Йорк, по крайней мере, мог находиться в Лондоне, строить интриги, получать тайное удовольствие от того, сколь много у него приверженцев и как любят его Общины. А что теперь? Нынче сторонники были разогнаны, остались только самые преданные. Парламент, запуганный жестокостью Сомерсета, не касался щекотливых вопросов о престолонаследии, а герцогу Йорку даже жить в Лондоне стало небезопасно.
Сомерсет создал вокруг короля такую стену охраны, что ни один йоркист не мог пробиться к его величеству с жалобой. Самому Йорку, одному из Плантагенетов, не было доступа к царственному кузену! Оставалось дожидаться часа, когда Сомерсет уплывет в Кале — тогда, может, станет легче.
А пока что на досуге его светлость Ричард занимался тем, что диктовал писцам всякие бумаги, в которых обличал распутное поведение Маргариты Анжуйской и Эдмунда Бофора, «кои развратничают без совести и стыда перед добрым королем и не желают даже скрывать свой грех». По его приказу так же стряпались документы, доказывающие превосходство генеалогического древа Йорков над Ланкастерами — все это на основе глубоких геральдических изысканий. А еще верные бароны ездили по графствам и уговаривали лордов ставить подписи под обязательствами воевать за его светлость — правда, это занятие нынче сделалось чуть ли не смертельно рискованным.
Герцогиня не подняла головы, когда супруг вышел. Она занималась бы рукоделием еще долго — терпения и усидчивости ей было не занимать, однако сейчас ей помешали. Дверь в зал распахнулась, и здоровенный, дюжий детина по имени Джон Дайтон, сержант с бородой веером, вошел, склоняясь перед герцогиней в поклоне и одновременно продолжая удерживать за шиворот двух мальчиков. Это были младшие сыновья герцога Йорка: одиннадцатилетний Джордж и Ричард, которому едва исполнилось восемь.
— Прошу простить, — пробасил Дайтон, игравший роль военного дядьки при этих двух мальчиках, — но, госпожа моя, сорванцы опять дрались, а с мастером[32] Джорджем вообще нет никакого сладу. Он дразнит брата и цепляется к нему как только может, а это не хорошо. Надобно наказать его как следует, а то на что это похоже — мастер Дик младше и слабее, а мастер Джордж только то и делает, что задирает его да швыряет в него камнями. Никуда это не годится, госпожа моя…
Голос сержанта звучал густо и грубо. Он слегка гнусавил, как истинный простолюдин. Герцогиня, слегка ошеломленная, молча глядела на мальчиков. Старший, Джордж, изящный и гибкий, зеленоглазый шатен, был копией ее самой, ее любимцем, единственным живым созданием на земле, которое она обожала, а второй… Невольная брезгливость промелькнула по лицу леди Сесилии: восьмилетний Дик был худ, слаб, бледен, болезнен, да еще и хром от рождения. Одно плечо у него было выше другого — настоящий калека… Как она, красивая и статная, родила такого увечного?
Леди Сесилия терпеть не могла этого своего ребенка. К Дику она испытывала даже некоторое презрение. И сейчас, глядя на заплаканное лицо сына-калеки, она не сдержала гримасы отвращения.
Резко поднявшись, она произнесла гневным ледяным тоном:
— Никогда, вы слышите, никогда больше не являйтесь ко мне с этим ребенком… и не жалуйтесь на Джорджа, если только дорожите службой… — Ее лицо пошло пятнами: — Всеблагий Боже! Да как только вы посмели привести сюда этого урода, да еще теперь, когда я снова… снова должна родить! Так-то вы заботитесь о том, какие дети будут у вашего господина?!
Воистину только вид восьмилетнего темноволосого калеки мог заставить эту хладнокровную женщину так не сдержаться и произнести все это перед сержантом. Судорожно дыша, она вышла, увлекая за собой ухмыляющегося красавца Джорджа, не заметив, как новые горькие слезы скатились по щекам хромого мальчика и какая далеко не детская боль, смешанная с ненавистью, мелькнула во взгляде его темных глаз, которым он проводил уход матери.
Дайтон, огромный и неуклюжий, потоптался на месте, чувствуя себя до крайности неловко. Отчего-то сердце этого толстокожего вояки откликалось на слезы жалкого маленького воспитанника, и он, шумно вздохнув, наклонился к мальчику, утер ему нос и щеки:
— Да уж, теперь я и сам вижу, что затея была глупая… Нечего было искать справедливости у вашей матушки. Странная она, однако… С чего бы это ей вас так не любить — с зубами вы родились, мастер Дик, что ли, или иное неудовольствие ей доставили…
Младший сын герцога Йорка шмыгнул носом успокаиваясь. Некоторое время он молчал, только темные глаза блестели сквозь слезы, потом сказал со злой гримасой:
— Вот что, Дайтон, научи-ка ты меня лучше стрелять хотя бы из арбалета, если уж лук мне не натянуть…
— Стрелять, ваша милость? Да разве из вас не собираются сделать епископа?
— Не хочу я быть епископом…
— А как же ваша хромая нога, милорд?
— Я буду рыцарем с хромой ногой. Ну и что же? Отец вот говорил, что я упрямый, как и он, и не хуже любого Плантагенета. Так что я тоже смогу научиться, да еще лучше братьев…
— Э-э, да вы честолюбивы, мастер Дик, как я погляжу, — сказал сержант усмехаясь. — Пойдемте, пожалуй… Поглядим, что у вас за способности, а уж научить-то вас рыцарскому ремеслу я попробую. Тогда, может, камнем швырнете в своего брата Джорджа не хуже, чем он в вас…
2
Три дня спустя ворота замка Фотерингей были подняты, едва только часовые услышали звук рога за крепостными стенами. К герцогу Йорку прибыло сразу несколько вельмож, связанных с ним кровными узами: герцог Норфолкский, его дядя, шурин герцог Солсбери, племянник граф Уорвик, так же прочие Невиллы. Один вопрос беспокоил всех: что делать? Как бороться, чтобы окончательно не утратить позиции и отстоять хотя бы малость из того, что было завоевано?
— Следует посеять сомнения в уме Генриха,
